– К чему это?
– К чему сон? – Полковник пожал плечами. – Ну не знаю, честно говоря. Я еще его не анализировал. Хотя и чувствую по ряду признаков, что вещий.
– Нет, я спрашиваю, к чему вы его мне рассказали?
– Ну как к чему рассказал?.. Да ни к чему, собственно. Просто так. Занятным показалось, что все там вот так вот, а я – вот этак. Не так, как все. Показалось занятным, вот и рассказал. Просто так. А что?
Грин, не будучи глупцом, прекрасно понимал, что полковник его прощупывает. Поэтому, старательно отводя глаза, тихо произнес:
– Да ничего. Подумал, рассказ со смыслом.
– Со смыслом? – притворно удивился Харднетт и продолжил игру в кошки-мышки. – С каким еще смыслом? С тем, что наше правое дело зачастую требует от нас идти вопреки общепринятым представлениям о добре и зле?
– Ну вроде того.
– А зачем, майор, мне об этом так издалека и столь иносказательно?
– Ну мало ли… – Грин вновь уставился в окно. – Всякое случается.
– Да брось ты! Стал бы я тебе мозги пудрить. Ты же не мальчик. Ты уже целый майор. Глыба. Скала! – Харднетт вдруг с силой ударил по столу, а когда Грин оглянулся на звук, поймал его взгляд, подмигнул и спросил все тем же дружеским тоном: – Или сбоит? А? Колись, майор. Сомнения по ночам подкрадываются? Сжимается иной раз сердечко от ощущения, что сел не на тот лайнер. Бывает?
– Начистоту?
– Конечно.
– Бывает, – признался Грин.
Харднетт откинулся на спинку кресла и удрученно покачал головой:
– Похоже, звезды встали раком.
– Что? – не понял майор.
– Звезды, говорю, расположились нынче как-то криво. Иначе и не объяснить, отчего в последние дни и двух часов не проходит, чтоб я не наткнулся на очередную сложноорганизованную душу. – Полковник хохотнул. – Впрочем, быть может, все оттого, что я и сам не так уж прост. А чудак чудака, как говорится, видит издалека.
– Извините, что напрягаю. Я знаю, разговоры на подобные темы между сотрудниками Комиссии не приветствуются, но мне тут больше не с кем. Не с гражданскими же об этом… Сами понимаете, что они о нас могут подумать.
– Представляю. И не извиняйся. Я хоть и чиновник, но не чинуша. Живой человек. Понимаю, как тяжело быть рыцарем плаща и кинжала с интеллектуальными амбициями. Вот тебе моя жилетка – рыдай.
– Видите ли, господин полковник… – начал было Грин но вдруг осекся. Смущенно опустил глаза и уставился на носки своих ошеломляюще белых, без единого пятнышка, туфель.
«Главное, чтобы в обморок не упал», – подумал Харднетт и обронил:
– Знавал я одного танкиста, страдающего клаустрофобией.
– Что?
– Да ничего. Ты не стесняйся, майор, выкладывай. Чего там накипело в душе?
Грин поднял на него глаза, взгляда не выдержал, вновь опустил и наконец, признался:
– Мне в последнее время кажется, что все напрасно.
– Что значит «все»?
– Вся наша кипучая деятельность.
– Деятельность Комиссии? – настороженно спросил Харднетт.
Грин, в глазах которого промелькнул испуг, поспешил объясниться.
– Нет, я о деятельности Федерации по обустройству новых наделов, – сказал он, после чего уточнил: – О нашей внешней политике. – И стал рассуждать: – Вот смотрите. Мы работаем, стараемся, презентуем свои нормы, вводим, где исподволь, а где и явно, цивилизованные порядки, свергаем то по-тихому, то шумно тиранов-деспотов, подгоняем социальный облик отдельных стран и целых планет под универсальные лекала, ну и все такое прочее. И что в итоге? Какой от этого всего толк?
Харднетт пожал плечами:
– А что не так?
– А то, что нравы-то аборигенов не меняются! – воскликнул Грин. – Вот что не так. Они по-прежнему ненавидят, терзают и убивают друг друга. Они… Ай, ладно! – Майор огорченно махнул рукой. – Короче говоря, все наши труды на поверку…
– Эка ты, дружок, копнул, – оборвал его Харднетт. – А мы сами что, святые? Идеальные? Сам же только что проговорился: мол, между людьми нет никаких отличий. Чем мы лучше их?
– Как это «чем лучше»? – удивился Грин. – Разве мы…
Но Харднетт не дал ему сказать:
– Да ничем мы, майор, не лучше. Раскрой глаза! По сути, мы такие же дикари, как и они. Только чуть более продвинутые. А то, что являемся Носителями Базовых Ценностей, вовсе не означает, что автоматически являемся носителями высоких моральных качеств. И разница между нами, землянами, и теми, кого мы окучиваем, только в уровне освоения социальных технологий. Мы научились держать себя и других в узде. Вот и все. Только это одно и дает нам право считать себя римлянами. Остальное – от лукавого. Надо это понять, майор, принять, если не душой, так хотя бы умом, и успокоиться. Странно, что ты сам до этого не дошел. В Комиссии шестой год. Пора уже.
– Не всем легко и быстро дается циничное восприятие Мира, – огрызнулся Грин. – Я еще где-то на подходе.
И ушел в себя – стал смотреть невидящим взглядом куда-то в угол.
«На самом деле ты на подходе к списанию на берег», – подумал Харднетт, а вслух произнес: – В нашем деле лучше быть циником, чем резонером. – И через секунду поправился: – Неправильно сказал. Не лучше – честнее.
Грин промолчал.
– Ты не дергайся, майор, – продолжил полковник невольный монолог. – Я ведь правду говорю. Что поделать, если тяга к греху присуща человеку разумному. Против имманентного, майор, не попрешь. А попрешь, умоешься. Изменить людей труднее, чем конституцию. Это настолько трудно, что даже невозможно. Поэтому, как учили древние, рази мечом мудрости сомнения, порожденные невежеством сердца, не волнуйся по пустякам и не играй в бильярд арбузами.
А Грин по-прежнему будто и не слышал его. Продолжая глядеть в никуда, не то спросил, не то посетовал:
– Почему все так глухо и безнадежно?
– Потому что железобетон, – объяснил Харднетт. – Потому что не дано нам. Нет, ну, быть может, для того, кто горазд заделаться святым, человеческая сущность – что тот пиджак: снял, расправил крылья и взлетел. Но я до сих пор таких не встречал. Ты, случайно, не такой?
Грин горько усмехнулся:
– Не думаю.
– Вот то-то и оно. Признай себя человеком и признай человеческое в других. Ненависть друг к другу – это наша природа, майор. Ес-тес-тво. Зная это, жить не хочется. Но жить надо.
– Как? – вырвалось у Грина.
Ответ Харднетта последовал незамедлительно:
– Каком кверху. И уповая на постепенное смягчение людских нравов.
Какое-то время они молчали.
Видя, что тень задумчивости все еще лежит на лице майора, полковник нарушил тишину и произнес с нарочитой бодростью:
– Я тут отличный пример вспомнил в тему. Знаешь, почему невозможно создание информационных сетей на базе нейрокомпьютеров?
