Дауд приказал шоферу остановить джип и вышел из машины. Все последовали его примеру. К нам приближалась процессия…
Дервиши. Все в темно-синих шерстяных плащах, сшитых из кусочков. Лоскутные одеяла. Растянулись по дороге метров на двести. Я прикинул. Не менее четырехсот человек.
— Ху! Ху! Ху! — громко, с каждым шагом.
— Что они имеют в виду? — спросил я у Дауда.
— Творят зикр. Поминание Бога. «Ху» означает «Он», то есть Аллах.
Ах да! У меня это вызывало совершенно другие ассоциации.
— Ха! — выкрикнула процессия и остановилась.
— «Ха» — это последняя буква слова «Аллах», — прокомментировал Дауд.
Перед нами оказался хвост процессии. Четверо дервишей несли открытый паланкин, в котором восседал старец с белой бородой и белыми волосами, напоминавший ветхозаветного пророка. Носилки почтительно опустили на землю.
— Ишк! — сказал старец по-арабски.
«Любовь».
— Барака, я Шахим! — ответил Дауд.
«Будь благословен, о, мой царь!»
И припал к ногам старца.
— Я выехал к тебе навстречу, — пояснил пир.
Интересно, откуда он знал, учитывая сложности со связью. Но Дауд не удивился.
— Это мой муршид [102] Санаи, Абу-л-Маджд Мадждуд ибн Адам.
Имя мне ничего не говорило, но, судя по выражению, с которым его произнес Дауд, это был очень крутой пир. На меня в упор смотрели глаза бессмертного.
— Ханака — гнездо для птицы чистоты, это — розовый сад удовольствия и цветник верности, — проговорил пир. — Добро пожаловать!
Мы вошли. Ханака живо напомнила мне римские храмы константиновского стиля с неизменным внутренним двором, окруженным колоннадой. Здесь тоже был внутренний двор и тонкие колонны, поддерживающие арки — как разрезанные пополам маковки церквей. За арками находились кельи дервишей. Дверей не имелось, только занавески на входе.
Нам выделили по келье. Пока мы с Марком осваивались на новом месте, Дауд пошел беседовать со своим наставником. Потом и нас позвали в общую комнату.
Санаи и Дауд сидели на полу. Перед ними на полу же была расстелена скатерть. Один из молодых муридов подавал чай.
Я не знал, как надо правильным образом приветствовать пира человеку, не являющемуся его учеником, и сдержанно поклонился. Санаи пригласил нас к столу.
— Мой учитель сказал, что Мария жива, — проговорил Дауд. — И она где-то здесь. Мы должны найти ее.
Я перевел взгляд на Санаи.
— Почему вы так думаете?
— Это не тот вопрос, который вы хотели задать.
Я посмотрел ему в глаза, точнее, он заставил меня посмотреть.
— Кто такие «люди огня»? — спросил я.
— Вот это тот вопрос. Я мог бы ответить «джинны», но это не было бы тем ответом. Сатана похвалялся, что создан из пламени, потому и отказался пасть ниц перед Адамом, сотворенным из глины. Потому что это ширк — поклоняться кому-нибудь, кроме Бога. Сатана оказался более последовательным монотеистом, чем сам Бог.
Идите, учитесь у Сатаны служению:
Выбирайте одну киблу
И не поклоняйтесь ничему иному.
[103]
Сатана был первым истинным суфием, первым и лучшим из влюбленных в Аллаха. Аттар [104] писал от его лица:
«Для меня в тысячу раз дороже быть проклятым Тобою, нежели отвернуться от Тебя и обратиться к чему-либо другому».
— Он ошибался?
Мне было не по себе. Санаи отвечал не на слова, а на мысли. Образ Люцифера всегда казался мне загадкой. Как могло лучшее из творений Божиих оказаться и самым злым?
— Ошибался. Потому что ширк невозможен, многобожие — только иллюзия. Нельзя поклоняться ничему, кроме Аллаха, потому что все Аллах. Сатана не смог увидеть в человеке Бога.
— Значит, все равно, чему поклоняться?
Шейх улыбнулся.
— Неверность и вера — обе бредут по Твоему Пути, говоря:
«Он один, у Него нет сотоварища!»
— Значит, все равно, кому служить?
— Цель человека в том, чтобы явить Богу его образ, чтобы тот мог лицезреть себя со стороны. А значит, все поступки человека угодны Богу.
— И Эммануил?
— Более чем. Мухаммад — хранитель Божественной милости, Иблис [105] — хранитель Божественного гнева. И это лишь один из путей. Его сердце было гнездом симурга любви. И Мансур ал-Халладж писал от его лица: «Мой бунт провозглашает Твою святость!»
Я вышел на свежий воздух, под крупные осенние звезды. Я задыхался. Они оба, Дауд и Санаи, все прекрасно понимали и тем не менее выбрали. Выбрали Господа. Моего Господа.
Ночью я не спал. Зажег свечу в своей келье. Думал. А ближе к утру раздались далекие выстрелы.
Очередь. Еще одна.
Взрывы.
Я вышел на улицу, заглянул к Марку. Он спал.
Решился заглянуть к Дауду. Келья была пуста.
Шум приближался.
Телевизора в келье не было, радио тоже. Пришлось до утра мучиться неизвестностью.
Перед рассветом явился Дауд с группой родственников. Все запыленные, усталые и злые. Молча направились в общую комнату.
Не прошло и получаса, как в ворота забарабанили. Точнее, дали изо всей силы раза три. Я решил, что кувалдой. Выяснилось, что ошибся. Прикладом автомата.
Пир Санаи подошел к воротам, встал в окружении своих учеников. Один из младших муридов открыл ворота. Там стояла рота автоматчиков — все в чалмах со свисающими свободными концами, как у Дауда, и серых длинных балахонах. Я понял: Муридан.
— Повелитель правоверных маулана [106] Наби почтительно просит у шейха Санаи позволения обыскать ханаку.
— «Повелитель правоверных»? — с иронией переспросил пир.
Студиозусы замялись.
— Маулана Наби провозглашен халифом позавчера в Кандагаре. Вместо мученика веры муллы Абу Талиба.
Понятно. По всей видимости, Муридан жив, а я уже нет.
— Здесь нет ничего для вас интересного, — сказал Санаи.
— Мы ищем шпионов Эммануила.
— И никого.
Зачем эти церемонии? Автоматы навскидку и вперед!
И тут я понял. Они боялись Санаи. Очень боялись.
— Просим нас извинить, уважаемый шейх.
И они ушли. Ни с чем. Не сделав ни одного выстрела.
До полудня мы проторчали в ханаке. Выходить было опасно, но под лежачий камень вода не течет. Надо было что-то делать.
В полдень дервиши творили намаз. Я переждал, пока Дауд закончит, и позвал его в свою келью. Марк уже был у меня.
Мы решились выйти в город. Главную проблему здесь составляла наша с Марком безбородость. По этому признаку нас отловят сразу.
— Интересно, здесь есть театр? — задумчиво спросил я.
