Сначала она подумала, что он готов к примирению. Потом увидела выражение его лица и съежилась.
— Оля, можно задать тебе один вопрос?
Таким тоном он говорил только тогда, когда не собирался сказать ничего хорошего. Оля возблагодарила бога за то, что он дал ей время поближе узнать, что может сказать и подумать этот человек.
— Смотря какой, — осторожно сказала Оля.
— Можно или нет?
— Ну, задавай.
Вокруг столпилось человек пятьдесят — защищающиеся и сочувствующие из выпускных групп. Они сомкнулись так плотно, что Оля не видела солнечного света, заливавшего коридор сквозь высокие окна. И на всех лицах извивалось жадное до чужих тайн любопытство.
— Зачем ты пришла на защиту?
— Какая разница?
— Мне нужен точный ответ.
Оля лихорадочно соображала. Конечно, можно сказать правду. Поверит? Ни за что. Он пришел за ссорой.
— Точный? Одно я тебе могу сказать точно: не из-за тебя!
Раздался издевательский смех. Илья провернулся вокруг своей оси и, растолкав однокашников, скрылся. Он был в бешенстве.
А Оля, хотя и улыбалась, хотя и держала голову по-королевски высоко, с трудом сдерживала слезы.
За что?!
* * *
27 июня 2084 года, вторник
Селенград
Оля с головой окунулась в учебу. Дни были расписаны поминутно. Утром — зачеты и подготовка к сессии, а в свободное время разбор лаборантских. Днем — работа с прилетевшей делегацией американцев. Вечером зубрежка к экзаменам.
Наверное, она была рада полной загрузке. Илья из Селенграда уехал, даже не подумав попрощаться. В самом деле — зачем? Они очень хорошо попрощались. На защите. Оля сама не хотела его больше видеть. Только косвенным путем узнавала, не грозит ли ему суд. Наверное, если б от нее зависела его судьба, и ей предложили бы на выбор, сядет ли он в тюрьму или они никогда больше не увидятся, она бы выбрала второе.
Перед экзаменом по теормеху к ней в лаборантскую завалился Колька Земляков. Оля знала, что Колька влюблен в нее. И ничем не могла ему помочь. Только с тех пор, как он весной на дискотеке попытался поцеловать ее, а она отвернулась, старалась быть поделикатней с ним. Он же не виноват, мучается ни за что.
Колька вцепился в колбу с концентрированной серной кислотой.
— Поставь на место, — потребовала Оля, стоя на последней ступеньке стремянки.
Колька, будто не услышал, медленно вытащил пробку:
— На самом деле концентрированная?
— Вряд ли. Ей Бог знает сколько лет, да и пробка не герметичная.
Он плеснул себе на тыльную сторону ладони. Оля скатилась со стремянки, ухватила его за шиворот, приказала срочно вымыть руки. Колька уперся. В застывших зрачках — веселье отчаяния, побледнел, но улыбается:
— Да ничего не будет. Даже не щиплет.
Рука слегка покраснела, но возможно, Оле это только показалось. Она сдалась, и в этот момент Колька опрокинул колбу в рот, проглотив залпом чуть ли не половину. Оля закричала, заметалась, пытаясь срочно что-то делать, спасать этого дурака… Колька сидел, вытянувшись, как будто проглотил не кислоту, а линейку, идиотски улыбался, прислушиваясь к происходящему в его желудке. У него дрожали руки от ненормального возбуждения, когда адреналина в крови столько, что тут или убивать, или умирать. А глаза будто смотрели уже за край.
— Знаешь, она действительно выдохлась, — констатировал он.
Оля бессильно осела на край стола.
— Ты дурак. Умрешь же, — спокойно сказала она.
— А умирать не страшно, — возразил он с этой своей жуткой улыбкой решившегося человека.
Оля молчала. Колька закурил, и она не возразила, хотя обычно гоняла гостей-курильщиков на улицу: не выносила запах табачного дыма. Он сидел, разглядывал линии на ладонях. А потом потушил окурок об руку. Оле стало настолько не по себе, что даже запах горелого мяса не вызвал желудочной реакции.
— Зачем ты это делаешь? — тихо спросила Оля.
— Не знаю. Просто иногда боль спасает. Когда понимаешь, что все безнадежно, что ничего не исправить… И самое главное, что никто не виноват. Вот это самое поганое: никто не виноват. Никто — а тебе плохо. Тогда лучше самого себя обвинить во всех смертных грехах и наказать. Болью. Знаешь… на самом деле это даже приятно. Появляется надежда. Потому что в нас с детства вбит рефлекс: пока не накажут за проступок, прощения не видать. Вот я и наказываю. Сам себя. И становится легче. Всегда легче, когда чувствуешь, что вина искупаема.
— А если ее нет?
— Так не бывает. Всегда можно найти что-то, за что себя наказать. Я не знаю, что раньше люди делали, когда не знали про Поле. Сейчас все замечательно: телепатия, прямая передача данных. Сделал что-то не так, а тот, кого любишь, через Поле об этом узнал. Поэтому лучше самому вынести себе приговор.
— Коль, а обязательно это делать у меня на глазах?
Он помолчал. Потом повернулся, и в глазах у него появилась настоящая, живая боль:
— Оль, ты когда-нибудь любила?
Она опустила голову. Потом подумала — а почему б не рассказать? Криво усмехнулась:
— Да. И точно так же, как ты. Без-на-деж-но.
— Тебе никогда не хотелось умереть?
Оля задумалась:
— Наверное, нет. Просто я с самого начала знала, что никакой надежды нет. И жила только для того, чтобы снова его увидеть. А сейчас он закончил Академию и уехал. Я больше его не увижу. Так что не знаю, может, и захочется.
— Тебе было хорошо с ним?
— Ты такие вопросы задаешь… Не знаю. Мы ссорились почти при каждой встрече. Мне очень тяжело было разговаривать с ним. А без него — еще хуже. И знаешь, я, наверное, не согласилась бы что-то изменить, будь у меня возможность прожить жизнь заново. Все-таки… я не знаю, но я чувствую, что при всей этой безнадеге у меня было что-то замечательное, чего почти ни у кого не бывает.
— Ты ему говорила, что любишь?
— Ты что?! Самое мягкое, что он сделал бы, — покрутил бы пальцем у виска и назвал бы дурой. А то еще и посмеялся бы.
— Ну, ты ж меня не назвала идиотом…
— Я девушка. И я сама в такой же ситуации. Поэтому понимаю.
Некоторое время молчали. Колька размеренно заговорил, как в пустоту:
— Иногда бывает так, что даже смотреть в глаза тому, кого любишь, невозможно. Ходишь вокруг дома, думаешь — она там, чем-то занимается, может быть, случайно вспомнит про тебя. И — хорошо. Но как подумаешь, что можно просто зайти в гости, становится жутко. Сидишь вечером, мечтаешь о встрече, продумываешь каждое слово, а наутро бежишь прочь, как ошпаренный. И думаешь только о том, что как бы чего не произошло, как бы не случилось, чтоб на танец пригласить — так это проще без парашюта со стратолета сигануть, и то не так страшно.
