— Пишешь всегда для себя. Уж на собственном примере я точно понял. А людям просто надо все время напоминать. Хотя бы о том, чего стоят стойла и кормушки. Что в них можно потерять самого себя. Что будешь бояться любви, которая бросит тебя в небо. Что перестанешь писать картины, которые, может быть, вдруг оживут. Что не захочешь коснуться и победить огонь, потому что темные и тупые побьют каменьями и дрекольем. Что не решишься исцелять, не то объявят слугой дьявола. Это только на рекламных объявлениях все легко. Что ни с того ни с сего возьмут тебя за уши, как лабораторного кролика, и начнут изучать и использовать. Втемную. Что… еще что-нибудь. Я не Перевозчик, я знаю не все. Но я же подбираю, только не аналогии, а образы. Общие и расплывчатые в нашем конкретном Мире. Их не набросишь на плечи, не попробуешь на зуб и даже не увлечешься на вечер перед экраном или с «горячей книжкой».
— Разве все это тем, о ком ты так заботишься, и тебе самому не делали такие же люди? Просто живущие в этом Мире?
— Но так тоже было всегда! Может быть, не всюду, но в нашем Мире — точно. Когда странному в Мире было хорошо? Но они появлялись, странные, и мучились, и жили. И простите, Перевозчик, я никогда не смогу принять, что это только оттого, что в таких людях — частица чужака. Это было бы слишком просто, Михаил. Разве не так?
— Значит, ты так и не поверил?
— Нет, почему, я верю. Что все так и есть, как вы сказали. Больше — вы сделали. — Ежка прижалась, и я обнял ее здоровой рукой. — И я сам что-то видел и что-то узнал, хоть и не так много, как мне хотелось бы. Не считайте меня неблагодарным, я ведь сам сейчас пришел к вам. Я только принять вашего не смогу. Да так, наверное, и надо, Я же, — повторил, — не Перевозчик.
По реке, на фоне темного близкого склона Воробьевых гор, прошел последний трамвайчик. Горя огнями и звуча музыкой. И оттуда смеялись. И там танцевали. И там было вино, там было веселье.
…А в Мире умирали от голода и от обжорства, в Мире кончали самоубийством и подрывались на минах, в Мире грабили, насиловали и пытали.
А в Мире лгали и предавали, оскверняли и разрушали, продавали других и себя.
В Мире отравлялись реки, гибли планеты, гасли звезды, исчезали пространства, вымирали народы. И пролитые в Мире океаны слез не воскресили ни одного тем только, что были светлы и безутешны…
— Ни одного? — Спросив, Перевозчик красиво заломил бровь.
— Вы следите за моими мыслями?
— Отчасти. Мне это не всегда доступно. Ну, пусть по-твоему, — не воскресили. Будем считать, что имела место небольшая поправка того, что случилось вопреки тому, чему назначено было. Я ее произвел. Пришел-то ведь ты сам ко мне сейчас. Хотя это еще вопрос, кто к кому. — Он откинулся на изогнутой лавочке. — А как насчет того… как там? «Никогда ничего не просите, и в особенности у тех, кто сильнее вас…» Помнишь продолжение? «Сами предложат, и сами все дадут».
— Вы не предложите. Я согласен на всю жизнь остаться привязанным к одной единственной точке этого Мира. Учтите, что узнал я ее еще до нашего счастливого, — я улыбнулся довольно криво, — знакомства. Но если она так значима, то там же могут прожить, переломить свое предначертанное и… все они. Я не прошу у вас. Я ставлю условие и требую.
— Тогда это шантаж.
— Отчего же? Честный договор.
— Предопределенность не переломить никому… Ну хорошо, предположим и это. Предположим, я не напрасно собирал их и хранил, предвидя, как это водится у тебя, что ты рано или поздно обратишься ко мне с этой, признаться, не совсем понятной мне просьбой. В будущее мне заглянуть не дано, но кое-какие мелочи я иной раз способен уловить. В моих возможностях переправить всех их туда из мест, где они… возможно, сейчас содержатся Скажи, а чем же это будет отличаться от идеи Территории? От «Объ-екта-36»? А как поступить с остальными Территориями? С теми, тебе лично не известными, кто собран там? Я искал тебя долго, Территория устроена не одна. Что им скажешь, когда окажешься лицом к лицу? В любом случае это опять будут только слова. Но твои. Они лучше?
Я смешался. Нет, это будут не только слова. Это будет жизнь. Тут, у нас, в нашем Мире. Да. И не будет стен. Судьба должна настигать свободного человека… Фу, ну до чего ж красиво! Слишком. Но что же я скажу действительно?
Я открыл рот.
— Правду, — сказала Ежик из-за букета, который уже начал вянуть. — Я не знаю людей, о которых вы говорите, но Игорь всегда говорит правду. А если пишет… Ну, чересчур присочиняет, у него получается… не очень хорошо. Он сам называет — «семечки». Ты прости, Гарь, я бы тебе все равно сказала.
— Правду… — Перевозчик пожевал губами, — Не знаю тогда, что они услышат для себя нового. А ведь не соврешь — не расскажешь, верно, Игорь? Твой, откровенно говоря, весьма сомнительный интерес в предстоящей сделке мы выяснили. А мой? Что вы можете предложить покупателю, господин главный заступник всех обиженных?
Я молчал. Наверное, весь пар у меня уже вышел.
— Душу заложишь?
— Это не получится, — опять подала голос Ежка. — Видите цветы? Пион — цветок с историей. У врача Эскулапа был ученик по имени Пеон. Чудодейственным растением, которое одному ему было известно, он исцелял все болезни и отвращал злые силы. От зависти Эскулап приказал умертвить Пеона, но милостивые боги сохранили ему жизнь, превратив в чудесный цветок. В присутствии пионов темные дела вершиться не могут.
— Это тоже придумал Игорь?
— Без меня придумали. А душу я заложил давно. Иногда кажется — до рождения еще
— Правильно кажется.
— Знаете, Перевозчик, мы пойдем. Я полагал, что я нужен вам и…
— Договаривай. И Миру.
— Теперь вижу, вам это все — что-то вроде забавы. Да по-другому и быть не могло. Кто здесь по-настоящему чужой, так это вы.
Ей-Богу, не хотел его обидеть. А получилось. Я не хотел. Мы с Ежкой встали. Вот теперь терять нам совершено нечего. И Гордеев еще масла в огонь подлил:
— Далеко ходить и не придется. Обратите внимание, как местность обезлюдела, никого поблизости нету. Полчаса назад сколько было. Нам не хотят мешать, интересуются, до чего мы договоримся.
Я заозирался. Освещенный фонарями асфальт, парапеты просматриваются в обе стороны. И никого, как вымерла гуляющая публика.
— Мы… под контролем?
— Я бы выразился — наблюдением. Контроль вряд ли. Привыкайте, Женя и Игорь, как бы ни повернулось, вам это предстоит на долгие года.
— Женю я им не отдам, — вырвалось у меня. Перевозчик выразительно на меня посмотрел и оставил без комментариев. Сказал:
— А вот в данный момент там слышат, как ты, Игорь, прелести жизни на лоне природы расписываешь. Ты преимущественно об этом только что и говорил, нет? Полюбуемся на воду.
