— Его послал не иша, — присела над прахом Арма и подняла ярлык клана Паркуи. — Обратная сторона зачернена. Вот, — она щелкнула пальцами, и ярлык пронзил солнечный луч. — Знак Пустоты!
— И этот служил Тамашу, — скрипнула зубами Илалиджа и тут же растянула губы в улыбке. — Кто будет печеного барашка?
— Что-то с аппетитом случилось, — мрачно бросил Эша. — Вот в трактире у Муриджана я бы перекусил. Там мертвечины поменьше.
— Тогда пошли дальше? — предложила Илалиджа.
— Пошли, — кивнул Кай и двинулся к дверям дома.
Арма вошла внутрь вслед за ним. Зашла и замерла, понимая, почему дверь была так знакома. Они вновь стояли в трактире Муриджана.
— Ну, — расплылся в улыбке трактирщик. — Что встали? Заходите! Дочка-то нашлась! Все рассказала, все расписала в подробностях, уж даже и не знаю, как благодарить вас. Трактир бы этот отдал, но нужен ли он вам? Ваша судьба — дорога, одеяло — небо, постель — трава. Впрочем, просите, чего хотите. А уж я расстараюсь с угощением и теперь, и во всякий раз, когда заглянете ко мне. На сегодняшнее утро имеются свиные отбивные с тушеными овощами и крепкое ягодное вино. Устраивает? А к ним еще соленые грибочки, пряная ягодка с медом и хлебцы с чесноком и соленым сыром! Как?
— В лучшем виде, — ответила Илалиджа.
Кай взглянул на пустотницу, которая смотрела на Муриджана с явным интересом, и кивнул. Трактирщик тут же засуетился, смахнул со стола крошки, загремел жестяными мисками, побежал в кухню, и вскоре оттуда донесся восхитительный запах и шум кипящего масла.
— Это всего лишь сиун, — объяснила Илалиджа. — Это не твой отец.
— Я понял, — кивнул Кай.
— Нужно только придумать, как явить его, — пожала плечами пустотница.
— Думаю над этим, — ответил Кай.
— Так подумай еще и о том, что Ишхамай твоя сводная сестра, — растянула губы в улыбке Илалиджа. — А уж Сиват, а точнее правитель Пустоты, потому как Сиват все равно что сиун, даже меньше сиуна, если равнять его с величием самого правителя Пустоты. Так вот, правитель Пустоты вроде как дед твой. Понятно, что не родной, но все же.
— И много у него таких внуков, как я? — спросил Кай.
— Не считала, — поставила локти на стол Илалиджа и вновь стала почти такой же, какой она была, когда появилась на ступенях замка клана Смерти. — Но вряд ли много. Мало кто может похвастаться из людей, что он желанный гость в Пустоте.
— Я там был, — сказал Кай. — Был, Илалиджа.
— В видении, — уверила его пустотница, зевнула, сняла с плеча лук, почти пустой тул, бросила на стол. — Анда близко. Чувствую. Собой становлюсь. Ты думаешь, что это мое истинное лицо? Нет, мое лицо то, что ты видел на ступенях замка клана Мертвых. Потому как лицо это то, как каждый представляет себя сам. Так что скоро я вновь стану сама собой. А в этом туле появятся дымные стрелы. Те, которые разят без промаха и пощады.
— От стрелка зависит, — заметил Кай и повторил: — Я был в Пустоте, Илалиджа. Да, в видении, но я видел не только плывущий замок и крылатых демонов на его галереях. Я видел бездну и правителя Пустоты на ее дне. И рисунок на его спине. И маленькое чудовище, которое однажды может пожрать большое.
— Вот как? — помрачнела Илалиджа. — Далеко ты забрался, парень. Или вел тебя кто, или сам… очень любопытный.
— Да ну? — хмыкнул Эша. — Так это маленькое чудовище… хе-хе. Тогда понятно, почему она до сих пор не успокоится. Выходит, что и Ишхамай что-то вроде сиуна? А ведь, судя по тому удару ножом в грудь несчастной мугайки, девочка-то и в самом деле чудовище.
— А тебе мало легенд об Ишхамай? — поинтересовался Кай.
— Так легендам тем уже тысячи лет, — отметил Эша.
— Да, — задумался Кай, — детство у этой девчушки с пятном крови на платьице затянулось.
— А я бы хотела остаться подольше в этом возрасте, — задумалась Арма. — Я была счастлива в ее возрасте.
— Что будет, когда я завершу колдовство? — спросил Кай.
— Ты еще заверши его, — вздохнула Илалиджа.
— Что будет, когда я завершу колдовство? — повторил вопрос Кай.
— А у матери своей не догадался спросить? — сдвинула брови Илалиджа. — Или ты думаешь, что я распорядителем действа служу? Мне, Тидже и Веридже было поручено сопровождать тебя до Храма Двенадцати Престолов. Сопровождать и охранять. И позволить тебе делать то, что ты сам и затеял. Ни больше ни меньше. Не это ли доказательство того, что за нами нет никаких умыслов? Делай свое дело, зеленоглазый, и будь что будет. Или я что-то не так понимаю?
— Одно не исключает другое, — пожал плечами Кай. — Делать и думать, делать и сомневаться, делать и представлять последствия своих поступков. Вчера Паркуи или все двенадцать замыслили покорение Пустоты. Завтра Пустота замыслит покорение мира Салпы. Тот, кто поднимает затвор плотины, крутит ворот и выпускает волну на волю. Но если в долине, куда пойдет волна, окажется город, то того, кто крутил ворот, ждет вечное проклятие. И никого не будет интересовать, что он и не подозревал о существовании города. Более того, никого не будет интересовать, сам ли он пошел к вороту или матушка его послала.
— А если представить, что матушка этого крутильщика некогда была самой умной и самой сильной богиней? — спросила Илалиджа. — Если представить, что, даже потеряв силу и оказавшись пленницей, она не потеряла ум, а приобрела выдержку, мудрость, умножила хитрость, придумала и родила сына, который сделал все, что она хотела? Или почти все. Неужели ты думаешь, что она не предусмотрела всего?
— Не думаю, — ответил Кай. — Она должна была предусмотреть все. Хотя десятки раз мне казалось, что ее замысел повисает на волоске.
— Мы не знаем многого, — улыбнулась Илалиджа. — Мы даже не знаем, сколько таких попыток она совершила за тысячи лет. Сколько зеленоглазых или черноглазых воинов согласно ее замыслу топтали земли Текана, сколько из них пробрались в Запретную долину, сколько дошли до Храма Двенадцати, а сколько не дошли.
— Я тоже пока еще не дошел до Храма, — заметил Кай.
— Дойдешь, — уверила его Илалиджа. — Слишком многое тебе уже удалось, чтобы судьба отвернулась от тебя перед последним шагом. Лучше подумай о том, как тебе явить сиуна Сакува и сиуна Эшар. Ты ведь понимаешь, что это самое трудное? Это не менее трудно, чем ударить ножом в грудь собственную дочь.
— Я не знаю, как явить сиуна Сакува, — признался Кай.
— Как он выглядит? — спросила Илалиджа.
— Я знаю, — подал голос Эша. — В книгах Гимы о нем говорится так: «Образ белесый и мутный, человечный, принимающий в ясный день вид выточенной из горного хрусталя линзы, искажением взгляда определяемый».
