Огонь внезапно вырвался из засады с другой стороны, по правую руку. Лазганы были на полном автоматическом огне, но били ужасающе точно. Несколько экскувиторов пытались развернуться, и были сбиты с ног. Ландерсон видел, как взорвалась грудь, и кусочки чешуйчатой брони полетели во все стороны. В лаз-лок попал выстрел, когда из него открыли огонь, и он взорвался полумесяцем энергии. Еще одному экскувитору попали в голову и он слепо и спотыкаясь побрел в пустошь, как дергающаяся кукла, пока другой выстрел не положил его. Макколл, Маквеннер и Бонин появились из темноты, двигаясь с другой стороны и стреляя от груди.
Последние экскувиторы были убиты. Второй полугусеничный транспорт пытался развернуться и уехать. Трубчатый заряд прилетел со стороны Роуна – дальний, точный бросок – и разорвал его на части.
Ландерсон опустил оружие. Он тяжело дышал, и его мысли вертелись. Как долго?
Тридцать, сорок секунд? Меньше минуты. Целый патруль был уничтожен меньше, чем за минуту. Как... как это было вообще возможно?
— Прекратить огонь! — крикнул Гаунт.
Территория была яркой от пылающих останков транспортников.
— Затушить их? — спросил Гаунта Варл.
— Нет, уходим отсюда. Сейчас.
— В лес! — прокричал Роун. — По двое в ряд, быстро! Тебя это тоже касается, Варл, фес побери твой собачий укус! Давайте! Берем наших новых друзей с собой!
— Держись меня, — сказал снайпер Ландерсону. Он успокаивающе улыбнулся. — И держись поближе. Архивраг еще не нашел ничего такого, что может убить Хлэйна Ларкина.
— Ясно, — сказал Ландерсон, спеша за ним. Для пожилого человека снайпер мог двигаться.
— Как тебя зовут? — позвал Ларкин через плечо.
— Л-ландерсон.
— Держись ближе, Ландерсон. Лес ждет.
Он услышал, как Ларкин засмеялся. — Мы – Танитцы, Ландерсон. Мы любим лес.
III
Они отказались, с самого начала, обращаться к нему по имени или званию. Он был фегатом, что означало что-то вроде, как сказал ему его телохранитель, «тот, кто совершил исконное предательство» или «тот, для кого предательство стало образом жизни», только менее лестно. Это было позорное слово, табу. Они позволили ему знать, что они думают о нем – преступник, грязь, самый недостойный – и это обильно исходило от них.
И для него это было хорошо. Он знал, чего он им стоит. Называть его изгоем, это самое худшее, что они могли сделать.
— Просыпайся, фегат, — приказал его телохранитель.
— Я уже проснулся, — ответил он.
— И как твое здоровье этим утром?
— Я все еще фегат, если ты об этом.
Телохранитель начал открывать жалюзи комнаты и впустил дневной свет. Это заставило его вздрогнуть.
— Ты можешь прекратить это? — спросил он. — У меня болит голова, и свет бьет по глазам. — Телохранитель снова закрыл жалюзи, и, вместо этого, зажег лампы.
— Это из-за транскодирования? — спросил телохранитель.
— Полагаю, что это так, а ты?
Его телохранителя звали Десолэйн. Оно (сам он еще не мог с уверенностью определить его пол) было двух метров ростом, худым и с длинными конечностями. Его стройное, бесполое тело было заключено в облегающий костюм иссиня-черного металлического плетения, который переливался, как перья птицы. На его плечах просвечивающийся черный плащ скорее двигался, чем висел. Он был легким и полупрозрачным, как паутина или дым, и двигался с движениями Десолэйна, даже хотя и не казался прикрепленным к телохранителю. Дымчатый плащ почти, но не совсем, скрывал пару изогнутых боевых ножей, убранных в ножны на узкой спине охранника.
Десолэйн был постоянным компаньоном фегата уже шесть месяцев, с тех самых пор, как его доставили на корабль Анарха и после его перемещения на Гереон. Фегат начал думать о телохранителе, как о человеке, насколько этот термин вообще можно было растянуть, но этим утром было особенно сложно игнорировать характерные ксеночерты, в особенности коленные суставы длинных ног Десолэйна были направлены в другую сторону, а ноги заканчивались раздвоенными копытами.
И лицо Десолэйна. Он никогда вообще-то не видел лица Десолэйна, конечно же. Полированная бронзовая маска никогда не снималась. В самом деле, она выглядела так, как будто была приварена. Она плотно сидела на черепе телохранителя, гладкая и невыразительная, за исключением четырех отверстий: две прорези для глаз и два отверстия на лбу, через которые торчали маленькие белые рожки.
Сами глаза, всегда видимые сквозь прорези, были весьма человеческими, бледно-голубыми и яркими, как у молодого сотрудника штаба Гвардии, который когда-то был у фегата под командованием. Такие человеческие, но посаженные слишком низко на лице Десолэйта.
— Желаешь поесть? — спросило оно.
— У меня нет аппетита, — ответил он. Он удивлялся, как Десолэйн ест. На бронзовой маске не было прорези для рта.
— Транскодирование?
Он пожал плечами.
— Нас предупреждали, что процесс транскодирования может нарушить твое состояние, — сказал Десолэйн.
Его голос был мягким и лежал в женском диапазоне, из-за которого, решил фегат, он и не может определить точный пол телохранителя. — Нас предупреждали, что это может сделать тебя... больным.
Может мне позвать господина фисики, чтобы он осмотрел тебя? Возможно, может быть изготовлено облегчающее средство. — Он покачал головой. — Нас так же предупреждали, что я не должен употреблять ничего такого, что может повлиять на процесс транскодирования. Я полагаю, что если бы безопасное лекарство существовало, то мне бы его уже предложили.
Десолэйн кивнул. — Попей, хотя бы.
— Да. Чашку...
— Слабый черный чай, с корицей.
Он улыбнулся. — Ты знаешь меня очень хорошо.
— Это моя работа, знать тебя, фегат.
— Ты заботишься обо всех моих потребностях с безупречным приличием. У меня был личный адъютант, который меньше обо мне беспокоился. И я удивляюсь почему.
— Почему? — спросил Десолэйн.
