Владимир был одним из немногих, кто умел управлять аэростатом. Заодно он должен был сопровождать Ивлева на этом совещании как полномочный представитель анклава. Никто не знал, сколько времени оно может продлиться, поэтому аэростат было решено отправить домой. В былые времена анклав во всех внешних связях представлял отец, однако Константин Фёдорович решил, что времена меняются и нужно дать дорогу новым людям.
Подполковника Ивлева Володька недолюбливал. Несмотря на свои боевые заслуги, тот был флюгером и провокатором. Казалось, что слова старой песенки написаны про него: «У меня был друг по фамилии Флюгер, он всегда и во всем был прав, оттого, что знал, куда дуют ветра. Он мне часто доказывал с остервенением, что свободен во всем и смел, но подул ветерок, он сменил направление, уверяя, что сам захотел».
За эти годы Ивлев сменил много направлений. Он и сам был похож на флюгер: маленькие острые глаза, длинный нос и такая же долговязая фигура. После революции он и его люди были отправлены на поверхность, но искупили свой позор исправной службой, и Имам вернул их в бункер. На прямой вопрос отца: «Зачем нам здесь эта погань?» — Константин Фёдорович отвечал: «Он всегда знает, куда дуют ветра. Он безопасный и изученный индикатор общественного мнения».
Смена заканчивалась, и Володька был этому рад. Дежурство слишком затянулось, смена задерживалась. И хотя это дежурство было спокойным, за последние пять дней произошло три нападения мутантов — все в районе реки, но ребята говорили, что были сделаны подкопы под метро «Крылатское» и в районе воинской части. Прорыва удалось избежать. Его группе приходилось каждый раз вылетать на отражение этих атак с воздуха, поэтому огнесмеси осталось мало. Да и сапёры не зря ели свой хлеб: они постоянно взрывали туннели мутантов и делали контрподкопы. Спать приходилось в верхних казармах менее чем по три часа в сутки.
«Мама, наверное, волнуется… — с грустью подумал Володька. — А вот и смена! Что-то Алексашка сегодня еле ноги передвигает… Сейчас прожарюсь, потом отдых, и нужно будет лететь с Ивлевым…»
— Привет, Штирлиц! — окликнул его Алексашка.
— Привет, Меншиков!
— Ну, как смена? Всё спокойно?
— Да, сегодня как никогда! Несколько тварей подорвались на минном поле, но остальные их трупы подобрали, а в атаку не пошли. Выдохлись, наверное.
— Да нет, Штирлиц, они просто знают, что ты в охране, а не на «шаре», поэтому и не лезут, — пошутил Алексашка.
Вообще-то Меншикова звали Алексей. Но ещё с детских лет, после просмотра фильма про Петра Первого, к нему приклеилось прозвище Алексашка — из-за фамилии. Меншикову это имя понравилось, поэтому он не возражал, ему очень нравился беззаботный балагур Сергей Паршин, сыгравший Меншикова в фильме.
Володька спустился по лестнице с наблюдательной вышки и направился к бараку внешних казарм. Войдя в небольшую пристройку оружейной комнаты, он поприветствовал часового и прошел к стойке дежурного.
Василий был на посту и, видимо, принял смену недавно, так как взгляд его был ещё весел. Из-за жёсткого ёжика тёмно-каштановых волос, которые норовили отрастать слишком быстро, и крепких передних зубов Василий получил среди сослуживцев прозвище Бобр.
— Ну что, Бобр, ты сегодня добр? — шутливо осведомился Владимир.
— Вполне добр, — в тон ему ответил Бобр. — Что слышно?
— Кроме выстрелов — ничего. Сегодня ночью опять пытались други наши пробраться со стороны реки. Ан нет, не удалось, мины воспрепятствовали.
— Видимо, Взрослых с ними уже нет, вот и лезут на мины. Устали, видно, стратеги нас штурмовать, хорошо, что за эту неделю ни раненых, ни убитых не было, — Бобр сверкнул щитком противогаза.
— А мне кажется, что они просто нашли себе более лёгкую добычу, вот и пируют сейчас в реке.
— Они любят вкусно поесть, но сегодня обошлось без десерта, — усмехнулся Бобр.
— Тебя когда сменят? Ты же сегодня в экипаже?
— Обещали через час. Какие-то накладки, поэтому попросили внеурочно подежурить, — Бобр улыбнулся, вновь сверкнув выступающими передними зубами.
— Ну и хорошо, успеешь отдохнуть!
Володька сдал оружие, и они ещё с полчаса разговаривали с Бобром. Тот как всегда балагурил, и с ним время ничегонеделания текло незаметно.
Наконец Владимир встал, попрощался с Бобром, тот настучал на клавише стойки специальный пароль, получил отзыв, и деревянные двери барака распахнулись, впуская Володьку внутрь. Здесь он должен был подождать ещё некоторое время, пока не сдадут смену другие, и уже вместе с ними пройти дезинфекцию.
В предбаннике его ждал Витька Берберов по прозвищу Медведь. Витьке было семнадцать лет, и он сейчас был прикреплён к Арашу, который старался обучить его всем премудростям работы сапёра.
Медведь был очень похож на своего деда, такой же громадный, с длинными волосами и уже наметившейся бородой. Несмотря на все требования, волосы Медведь стричь отказывался и заплетал их в причудливый пучок — эту конструкцию он прятал под шлемофон, постоянно ворча, что их делают такими тесными.
Предбанник, как называли эту комнату, был местом грязным, но именно здесь следовало ожидать остальных, хотя бы десятерых. Дезинфекция была процедурой весьма затратной, и лишний раз ради одного-двух человек её не проводили. В ожидании прошло ещё десять минут. Народ потихоньку подтягивался, вот уже пришёл и сам Араш, ведя за собой ещё двоих учеников.
Набралось нужное количество народа, и Медведь позвонил в колокольчик.
Минуло тридцать секунд, и двери первой камеры распахнулись.
Все процедуры были знакомы Володьке с ранних лет и стали привычными. Сейчас следовало пройти процедуру прожаривания. Температура в помещении поднималась выше ста пятидесяти градусов по Цельсию, и при такой высокой температуре надлежало находиться пять — семь секунд.
Потом следовало «загорание»: прожаренные входили в предельно сухое помещение, где стены были обложены адсорбентом. В этом помещении надлежало пребывать, пока с поверхности снаряжения не испарится вся влага.
Потом, на всякий случай, ещё кварцевание. И только затем следовало помещение с личными шкафчиками, в котором проходило разоблачение. Затем комната с санитарными дежурными, которые брали кровь на анализ. В случае, если в крови обнаруживали Штамм, человек давал несколько подписок, и его отправляли жить в Верхний город, где он мог продолжить службу по своей специальности после трехдневного пребывания в карантинном карцере.
То, что заражённые продолжали жить полноценной жизнью, а не усыплялись подобно больным животным, как это делалось в других анклавах, было самой охраняемой тайной Крылатского анклава.
