И я согласился. У меня не было выбора? Смешно. Как легко спрятать свои страхи, свою слабость за этими лживыми словами! Ведь я просто испугался. И мне стыдно теперь за мой тогдашний страх. Но чего скрывать, я и сейчас боюсь. Боюсь и ненавижу!!!
Почти сотня бойцов, из них больше половины десантники, приняли сторону Орлова. Мы захватили два десятка грузовых машин, большинство из которых было заполнено оружием, боеприпасами, медикаментами, индивидуальными средствами защиты и на всех парах отравились завоевывать место под новым постядерным солнцем.
Я ехал в джипе, и только тогда постиг весь кошмар происходящего. В автомобиле, кроме меня и славной троицы, находилась испуганная девушка с рыжеватыми волосами.
– Знакомься, это Света, будь вежлив, ведь, вероятно, она будущая наша владычица, – засмеялся Алфераки.
– Верно мыслишь, Толик, – подхватил Орлов.
– Слышь, Толян, а че ты там втирал про новое устройство на примере своих греков? – спросил старший прапорщик Руденко.
Он был весел, но от веселости этой пахло спиртным перегаром, истерикой и ужасом.
– Да все просто, Витя, – сказал мой друг. – Нам нужно с самого начала объяснить быдлу, что они рабы, отобрать у них отчества и даже фамилии.
– И на хрена это нам нужно? – хмыкнул Орлов, глядя в зеркало заднего вида на военные грузовики.
– Понимаешь, Антоха, – принялся объяснять Алфераки, – быдлу, которым мы будем рулить, необходимо постоянно напоминать, что мы не такие, как они, не только потому, что у нас «калаши», но и потому, что даже имена у нас другие. Это закрепление на уровне подсознания.
– Мудреные слова, – хохотнул Руденко. – А что же дальше?
– Ну, дальше все просто: бог троицу любит, так и у нас будут три класса: элита, крестьяне и рабы.
– Да-а-а… – протянул Орлов. – Ну и как же я буду называться по должности? Капитан элиты?
– Зачем? Будь просто царем. Это ведь сидит в печенках каждого русского человека с тех пор, как ему прочитали в первый раз сказку: «в некотором государстве жили-были царь с царицей…»
Руденко истерично заржал, а потом спросил:
– А я как буду зваться?
– Ты… – Алфераки на секунду задумался. – В целом думаю, что надо будет сразу же сформировать управляющий орган. «Совет старейшин» вполне звучит. Так что будешь председателем над старейшинами, доволен?
– А ты, смотрю, уже всех на должности расставил, – сказал Орлов. – Случайно главным советником не хочешь стать?
– Нет, – Алфераки засмеялся, – я хочу стать инструктором и в будущем воспитывать подрастающее поколение. Ведь главное в нашем деле – воспитание традиций…
Я перестал слушать этот треп. Вот она, цена спасения. Новые хозяева с «калашами» будут грабить беженцев, часть из них превращать в крестьян, остальных в рабов…И никуда не денешься, нет выбора…
– А что если кто-то не захочет жить по новым правилам? – спросил я.
– Значит, эти «кто-то» отправятся умирать, – ответил Алфераки. – Те, кто нам совсем не подойдут, будут выкинуты на другой берег Миуса и их будут расстреливать при попытке вернуться.
– И даже я, если что? – спросил я.
Анатолий ухмыльнулся и сказал бесстрастно и холодно:
– И даже ты, исключений быть не может… но ты ведь с нами, не так ли?
– Я с вами, – пришлось согласиться мне.
Вот она человеческая дружба, милосердие, доброта и прочая муть. Остается только жалеть, что Орлов со своей бандой, встретившись с бандой другого ублюдка, не перестреляли друг друга, а умудрились договориться. И в результате у Лакедемоновки, которую тут же обозвали столицей Миусской Политии, получилось два царя. Не знаю даже кого из них я больше ненавижу – Антона из простых «сапогов» или Романа из «кровавой гэбни».
И вот прошли два с лишним десятка лет, а я все еще жив. И лакедемонский вертеп тоже пока существует. Мне непереносимо жить в нем. Я отказался от должности в Совете старейшин и отдалился от Алфераки. Меня считают слегка тронутым из-за этого, но особо не трогают. И вот что интересно: со временем я их ненавижу все сильнее. Алкоголь и шлюхи не помогают забыться. И только эта тетрадь, четвертая по счету, хоть на какое-то время дает облегчение. Когда-нибудь тетради кончатся. И кончится мое терпение. Если к тому времени вся эта человеческая шушера не вымрет, мне придется взять свою «Сайгу» и расстреливать, расстреливать, расстреливать, пока меня самого не прикончат. Или же, может быть, легче просто засунуть ствол в глотку и нажать спусковой крючок, ибо я такой же как все они: трусливый, похотливый, жадный и завистливый».
Когда Игорь закончил писать и взглянул в окошко, то заметил, что на улице заметно посветлело. Заснуть в эту ночь так и не удалось. Потом взгляд инспектора упал на тетрадь, которую он исписал до последнего листка. В ней теперь жили его ненависть, страхи и обиды. А он очистился. Быть может, на месяц, на два или на полгода – он очистился. До следующего приступа тоски и ярости, когда встает мучительный выбор: пристрелить кого-нибудь или самому застрелиться. Игорь тяжело вздохнул, макнул перо в чернильницу и дописал:
«Я подумаю и решу, что лучше, когда кончится последняя тетрадь».
Глава 22
Тени минувших времён говорят неумеющим слушать
Два высоких, атлетически сложенных парня стояли на крыше. Где-то за их спинами, разгоняя утренний сумрак, поднималось августовское солнце. Скопление облаков на горизонте уже потеряло густой кроваво-красный оттенок; еще немного, и яркий свет станет почти непереносим для глаз.
– Они идут с севера, как я и рассчитывал, – сказал шатен.
– Ты уверен в этом? – скуластый юноша с рыжеватыми волосами нахмурился.
– Я это знаю, Ромул. Видишь? – шатен указал куда-то вверх, в утреннюю полумглу. – Пегас, шаманов птер, кружит вон там. И поворот головы видишь?
– Вижу, Саша. Но ничего не понимаю в поворотах его головы и взмахах крыльев. Так что тебе, конечно, лучше знать.
Нуклеары какое-то время стояли молча. Потом Ромул спросил:
– Ты уверен, что выкрасть пояс было хорошей идеей?
– Я в этом не сомневаюсь. Врагов надо отвлечь, обескуражить, лишить твердости… как это сделать? Послать большой отряд наших? Но что смогут они днем, с луками против автоматов? Только бестолково погибнуть. Да ты же и сам все понимаешь! – шатен пристально посмотрел на собеседника. – Дети предводителей кланов должны идти первыми не в очередь за едой, но в очередь за смертью.
