Когда Кай закончил, он ждал, что Роксанна спросит его, что же Сарашина вложила в его разум, но этот вопрос так и не прозвучал, и он почувствовал себя чуточку в неё влюблённым. Девушка оглянулась на дверь, в которую космодесантники унесли своих павших братьев.
– Ты не можешь допустить, чтобы они доставили тебя к Воителю, – сказала она.
– Ты считаешь, что после всего, что со мной сотворили, я что-то должен Империуму? – спросил Кай. – Я не собираюсь просто взять и снова сдаться Легио Кустодес.
– Я не утверждаю, что ты должен, – ответила Роксанна, снова беря его руки в свои. – Но даже после всего, что случилось, ты ведь не изменил Империуму, так? Ты не предатель, но именно им ты и станешь, если позволишь доставить себя к Хорусу. Ты знаешь, что я права.
– Это так, – вздохнул Кай. – Но как я могу им помешать? Я не настолько силён, чтобы им сопротивляться.
– Ты можешь сбежать.
Кай покачал головой:
– Там, снаружи, я и десяти минут не протяну.
Если ему и требовалось подтверждение, то им послужило молчание Роксанны.
– Так что ты намерен делать? – наконец спросила она.
– У меня нет ни малейшей идеи, – признался Кай. – Но я больше не хочу, чтобы меня использовали, – это единственное, что я знаю совершенно точно. Я устал от того, что меня таскают то туда, то сюда. Я хочу взять свою судьбу в собственные руки. Но я не знаю, как это сделать.
Тяжёлая дверь, расположенная в задней части Храма, распахнулась.
– Тогда хорошо бы тебе поскорее это понять, – сказала Роксанна. – Они вернулись.
2
Мёртвые стали пеплом. Аргентуса Кирона и Орху Гифьюа не стало, их тела поглотил огонь. Их гибель не вызвала у Тагора никаких эмоций. Умом он понимал, что должен скорбеть об их уходе, но был не в состоянии помыслить ни о чём, кроме предвкушения следующего убийства. С того самого момента, как они схватились с людьми Бабу Дхакала, его тело походило на туго натянутую струну, вибрирующую незримо для всех остальных, но готовую лопнуть в любой момент.
Было здо́рово снова обагрить руки кровью, а "гвозди мясника", вогнанные в его череп, вознаградили его за убийства эндорфиновым всплеском. Тагор крепко стискивал пальцы, бессознательно сжимая их в кулаки, и обшаривал помещение глазами, выискивая источники угрозы, возможные направления атаки и узкие, пригодные для обороны места. Те смертные, что находились внутри Храма, были сентиментальными и ни на что не годными слюнтяями. Они проливали слёзы того, что в его предположении было скорбью, но это чувство уже не вызывало у него никаких ассоциаций.
Пока Севериан и Атхарва разговаривали с седоволосым человеком, который был хозяином этого места, – Тагор не мог заставить себя использовать слово "храм", – сержант отрядил Субху и Асубху обеспечить безопасность периметра. Он дышал резкими короткими толчками, и он знал, что его зрачки расширены до такой степени, что радужки кажутся сплошной чернотой. Каждая мышца его тела пела от напряжения, и от Тагора требовалось всё его железное самообладание, чтобы не наброситься на первого же поглядевшего на него человека.
Да никто и не осмеливался смотреть на такого откровенно опасного мужчину. Никто не желал встречаться с ним глазами, и он уселся на скрипучую скамью, чтобы успокоить свои бушующие эмоции. Ему хотелось сражаться. Ему хотелось убивать. Ему не на кого было выплеснуть свою ярость, но его тело жаждало разрядки и той награды, которую обещало пульсирующее устройство, прикрученное к его черепу.
В своё время Тагор распространялся о боевой славе, но эти речи отдавали фальшью даже в его собственных ушах. Он произносил их механически, и хотя ему хотелось чувствовать себя обманутым тем, что они так мало для него значили, он не мог ощутить даже этого. То были хорошие слова, он верил в них когда-то, но чем больше рос счёт убитых им людей, тем дальше отходило на задний план всё, кроме ярости битвы. Он знал точное число забранных им жизней и мог вызвать из памяти каждый закончивший их удар, но не испытывал никаких эмоций по поводу хоть одной из них. Никакой гордости за искусно направленный выпад, никакого ликования от победы над достойным противником и никакого удовлетворения от того, что он сражается за то, во что верит.
Император сделал из него воина, но Ангрон перековал его в оружие.
Тагор вспомнил ритуал разрывания цепей на борту "Завоевателя", этой могучей крепости, которую выпустили рыскать по небесам, как гончего пса доблестного рыцаря. Ангрон, Красный Ангел, лично установил обмотанную цепями наковальню и опустил свой мозолистый кулак на массивный железный узел. Он разбил символические цепи своего рабства с первого же удара и швырнул разъединённые звенья тысячам собравшихся Пожирателей Миров.
Тагор дрался и ругался со своими братьями посреди бешеного вихря свалки, которую они устроили, чтобы добыть себе одно из этих колец. Как сержант штурмовиков Пятнадцатой Роты, он не испытывал недостатка в свирепости, и вырвал звено у бойца по имени Скраал[80] – одного из самых последних новобранцев, которым должны были имплантировать "гвозди мясника". Тот воин был неопытным, ему ещё только предстояло овладеть своими имплантатами, и Тагор избивал его без жалости, пока он не выпустил свою добычу.
Тагор вделал это звено в топорище "Добивателя", своего боевого топора, но теперь это оружие было для него потеряно. Он даже не мог сосчитать, сколько раз оно спасало ему жизнь, и мысль о том, что оно очутилось в руках врага, вызвала у него вспышку гнева. Он услышал треск ломающегося дерева и распахнул глаза в предвкушении схватки, но увидел кровь, выступившую из крошечных ранок на ладонях, и понял, что расщепил выступающий край скамьи.
Тагор закрыл глаза, проговаривая слова "Песни Окончания Битвы":
В победном салюте вздымаю кулак,
Которым бойцов я сражал,
Окрещен я кровью, что дал мне враг,
В горниле смерти себя показал.
Но час пробил приглушить свой пыл,
Время потери считать.
Вороны уже слетелись на пир,
Им нынче не голодать.
Многие пали на этот раз,
Крови война напилась.
И ей всё равно, из врагов или нас
Пища её лилась.
Он произнёс последнее слово и судорожно выдохнул, чувствуя, как освобождается от напряжения, которое прошивало его тело, словно электрический ток. Тагор разжал кулаки, позволяя деревянным щепкам ссыпаться на пол. Он осознал, что неподалёку от него кто-то есть, и, наклонив голову, увидел сидящего рядом с ним мальчика. Тагор даже не представлял, сколько лет может быть пареньку. Пожиратель Миров не сохранил никаких воспоминаний о своей юности, да и физиология смертных менялась так стремительно, что их хилая плоть не могла служить мерилом прошедших лет.
