Ляхов-первый, словно бы сам донельзя выбитый из колеи своим монологом, принялся раскуривать новую сигару, а Второй показал ему большой палец.
— Если бы мы считали, что вы относитесь к тому же клану, никто не захотел бы с вами разговаривать. — Фёст глубоко затянулся, что категорически не допускалось правилами хорошего тона. — Вопреки мнению некоторых товарищей, я постарался доказать, что вы не безнадёжны…
— Спасибо, большое спасибо, — всё ещё держал марку президент. Но стоило это ему почти уже непомерных усилий.
— Да вы расслабьтесь, — сказал Фёст. — Я как врач советую. Прямо сейчас примите грамм полтораста, сразу легче разговор пойдёт. На публике, может, и неудобно, а для себя — вполне. Ни Черчилль, ни Ататюрк, ни Маннергейм не брезговали. Хотите — угощу.
Он подвернул верньер, привёл аппарат в режим «одностороннего окна» и поставил на телевизорный стеклянный столик в комнате президента бутылку «Курвуазье».
— А это могла быть и граната, вы согласны? — Фёст позволил себе сочувственную усмешку. — Четыре секунды — и новые выборы назначай.
Клиента нужно дожать, учил Александр Иванович. Это удалось вполне. Более растерянного человека Вадим в своей офицерской и прочей жизни, пожалуй, не видел. Одно дело — слышать разглагольствования странного типа о перемещении предметов через пространство и время, другое — увидеть подобный фокус наяву. По-прежнему не верится — встань, возьми, попробуй…
— Что вы пить из подаренной мною бутылки не станете, я догадываюсь, — сказал Фёст убедительным тоном. Ему нужно было перевести собеседника в уровень равноценного общения. И это, похоже, удавалось.
— Забудьте на минутку, кто вы и кто я. Поговорим, как простые солдаты. Я по званию полковник медслужбы, в основном в морской пехоте служил, вы — близко к этому, пусть и Верховный Главнокомандующий, исходя из должности. Скажите мне, опять же, как врачу, вас очень мучает комплекс Павла Первого?
— Это вы о чём?
— Исключительно о том, что боитесь ли вы, если вдруг придут к вам в резиденцию, как к тому в Михайловский замок, близкие друзья, да и вмажут золотой табакеркой в висок, а потом шёлковым шарфиком додушат…
Фёст усмехнулся кривой, совсем уже ничего хорошего не обещающей улыбкой.
— Не сомневаюсь, эта мысль непрерывно крутится у вас в голове. Вечная беда нерешительных реформаторов. Получится — не получится? Отстранят или свергнут? Убьют или посадят? И генетический страх волевого решения — резко, окончательно, не задумываясь о никчёмных мелочах, развернуть ситуацию. Чего вы боитесь, президент? Начните вы действовать, как подобает мужчине, вождю, властителю, — девяносто процентов «электората» вас будут носить на руках! В армии, полиции, прочих службах всегда найдётся несколько батальонов верных офицеров, которые за вами, при доходчиво сформулированной задаче — в огонь и в воду. Так решайтесь же!
Президент, как и предполагалось, ни его бутылки не взял, ни из своего бара себе не налил. А зря.
— Решаться — на что?
— Я считал вас более сообразительным человеком. Стать кровавым диктатором я не предлагаю. Да у вас и не получится. Я сегодня, совершенно случайно, пробежал близкую к официозу газетку, — поднял и показал выделенную статью.
— Частный пример, но показательный. Члены созданного якобы вами (или при вас) совещательного органа открыто, на всю страну заявили, что никаких путей преодоления коррупции в системе высшего образования нет, а главное, быть не может. По тем-то и тем-то причинам. Читали?
— Ещё нет.
— Напрасно. Я читал, а президент — нет. Смешно. Но это вы там собрали полторы сотни дураков или провокаторов, которые несут подобные идеи в массы. Да в массы — хрен с ними. Они власть в таком убеждают. А она — верит. Одни воруют, а те, кто не ворует, вы, например, — верите.
— Границы приличия — не переходите? — спросил президент.
— Какие границы? Если сами не понимаете, кто-нибудь ведь должен правду сказать? Раньше цари и короли для таких целей шутов держали. Пусть я таким шутом сейчас выгляжу. Только — технически более оснащённым. Вы тоже уверены, что коррупция непобедима?
— Вы знаете, пожалуй — да. Слишком укоренённое и распространённое явление. Ремонт здания с разрушения фундамента не начинают…
— А я скажу — нет! Вам про Сингапур никто не рассказывал? Будете там с государственным визитом — найдите время, поинтересуйтесь. А знаете, как при царе Александре Третьем, на которого я странным образом похож, одномоментным указом и контрабанду, как явление, ликвидировали, и коррупцию в пограничных и таможенных органах? Очень просто. При задержании контрабандистов чины, в том деле участвовавшие, получали шестьдесят процентов изъятого! Для честной делёжки. Остальное — в казну. И никто не жлобился, как ваши чиновники. Эти — солдатам на фронте положенные боевые не платят. Между собой делят. А при царе честнее было: заслужил — получил! Оттого контрабанда, как явление, потеряла всякий смысл. Взятку больше шестидесяти процентов стоимости товара не дашь. Просто затеваться не стоит. Зато престиж службы и Государя Императора возросли неимоверно. Не приходилось читать?
— Нет, — честно ответил президент, неожиданно для себя начавший получать странное удовольствие от разговора с непонятным, но весьма неординарным человеком.
— Жаль, — вздохнул Ляхов. — Тогда хоть кассету с фильмом «Белое солнце пустыни» прикажите принести. И задумайтесь — отчего это Верещагину «за державу обидно», а вашему окружению — нет. Вот если бы вы сегодня издали подобный указ, мол, любой гражданин, доказательно, я подчёркиваю — доказательно сообщивший о факте коррупции, хоть в школе, хоть в больнице и Госдуме, получил бы шестьдесят процентов движимого и недвижимого имущества обвиняемого, процесс сошёл бы на нет сам собой. Помните, при царе Алексее Михайловиче — «Государево слово и дело!» Не доказал — доносчику первый кнут. Доказал — никто не защитит виноватого. Особенно, если нижестоящий коллега, разоблачивший недобросовестного судью или прокурора, получит вместе с его имуществом и его должность.
— Как вы всё примитивно понимаете, — вздохнул президент. — В Китае, на который у нас коммунисты чуть ли не молятся, коррупционеров на стадионах расстреливают, а процесс движется по нарастающей. А в нашей богоспасаемой родине? Развернётся такая вакханалия доносительства, взаимное подсиживание, «охота на ведьм»… Новый тридцать седьмой год. Десять человек всегда могут сговориться и посадить, обобрать до нитки единственного честного… Такое — представляете. И что тогда?
