— Потому что иначе мы убили бы сотни, а может и тысячи наших братьев, — наконец сказал он и замолчал, ожидая реакции сестёр и ощущая, как от ожидания внутри все сворачивается в ледяной ком, словно не ответа ждёт, а сидит в окопе, ожидая налёта вражеских бомбардировщиков.
— Как? — растерянно спросила сбитая с толку Свитари. — Это же просто броня. Её должно быть полно там, где идут бои. Чем ваша такая особенная?
В ответ Чимбик постучал пальцем по виску.
— В шлем встроен тактический блок, мэм. Это такой армейский компьютер, который несёт множество информации. На поле боя мы постоянно переговариваемся, видим отметки свои и врага, наводим артиллерию и авиацию, он показывает наше физическое состояние и степень полученных повреждений… В общем, огромный массив информации. И очень важный. И всё закодировано. Если враг взломает наши коды, то сможет подделать сигнал «свой-чужой», сможет слушать наши переговоры и наносить упреждающие удары, в общем, мы все будем как на ладони, бей на выбор. Поэтому, если солдат погибает, и его шлем берёт кто-то, не отозвавшийся на опознавательный сигнал, вся информация стирается, полностью. А наши шлемы попали в руки врага неповрежденными и вдобавок отключёнными, со всеми кодами и шифрами. Поэтому я решил сначала либо захватить, либо уничтожить их, а потом двигаться за Вами, мэм. И это я приказал Блайзу действовать со мной в паре, чтобы максимально увеличить шансы на успех.
Сёстры растерянно переглянулись. Они обе успели понять, что все клоны, в той или иной степени, были братьями. И дело было даже не в геноме, или общем предке, а в отношении друг к другу. Лорэй очень хорошо знали что такое забота о семье и теперь испытывали очень разные эмоции. Свитари чувствовала себя полной идиоткой за то, что не потрудилась прямо там выяснить почему Блайз сделал столь странный выбор, а в душе Эйнджелы наконец растаял ледяной ком обиды. Чимбик не предал её, он просто не мог поступить иначе. Он защищал семью.
— Ты говорил, что хочешь дезертировать и улететь с нами… — Свитари на мгновение запнулась, подняла голову и посмотрела на Блайза. — … со мной. Ты можешь сделать это сейчас.
Она пыталась угадать, как сейчас выглядит лицо Блайза, скрытое лицевой пластиной шлема, но, в отличии от сестры, не могла ничего прочитать за бесстрастной маской, созданной прихотью неведомых конструкторов.
— Твой шанс, — тихо сказал сержант по внутришлемной связи.
— И что? — с горечью откликнулся Блайз.
В его душе сплелись в причудливый клубок надежда, недоверие, страх предательства и желание быть вместе с этой необыкновенной — да, странной, да, неверной, да, ветреной, — но в то же время такой желанной девушкой.
Клон выдержал паузу, справляясь со своими чувствами, а потом ответил Свитари:
— Это уже не имеет значения, мэм.
— Почему?
Вопреки ожиданиям, этот вопрос задала Эйнджела и прозвучал он совершенно обыденно, без драм и обид. Эмпатка чувствовала бушевавшую в душе Блайза бурю и действительно хотела понять причину.
— Я не умею врать, мэм, — объяснил тот. — Но вы уже нам не верите. Да и я вам, если честно. Простите.
Чимбик же сидел молча, любуясь Эйнджелой, освещенной лучами восходящего солнца. Почему-то сейчас она напомнила сержанту одну из тех картин, что висели в каюте лайнера, только ни один, даже самый талантливый художник, не мог передать то, что видел сержант. И ни мешковатая одежда, ни взъерошенные после сна волосы не могли испортить её очарования.
— И как это мешает тебе стать свободным? — спросила Свитари не споря по остальным пунктам заявления клона.
Она могла попытаться объяснить причину побега, рассказать что посчитала себя преданной и обманутой, но всё это могло подождать. Если Блайз мечтает о свободе, он должен понимать, насколько у неё много самых разнообразных граней.
— Или ты ожидал, что за пределами казармы мир полон искренних, честных и благородных людей, которым можно безоглядно верить? — продолжила она.
— Да, — честно признался Блайз. Оглянувшись на сержанта, он получил едва заметный разрешающий кивок и продолжил:
— Нас учили, что всё правильно. Все дружат, поддерживают друг друга, мы защищаем правое дело. А получилось… Не знаю. Мы хотели защитить вас — вы сбежали. Сепы — не уроды. Я поверил тебе — ты ушла. И кто гарантирует, что так не повторится? Что ты не предашь, не откажешься выслушать и понять, да просто не психанешь, и я не останусь один?
В книгах в подобных моментах героиня обычно бросалась на шею герою и клялась тому в любви и вечной преданности. Но и тут жизнь не была похожа на вымышленные рассказы. Свитари так и осталась сидеть на месте, пытливо глядя на Блайза.
— Никто не гарантирует, — согласилась она. — Как никто не гарантирует, что ты через неделю не пересмотришь свои взгляды на жизнь и не свинтишь, куда глаза глядят. Что тебя, меня, или всех нас разом не прирежут в каком-нибудь переулке, или не превратят в пепел бомбой — подарочком от разборок Республики и КНС. Что ты не свихнёшься от происходящего вокруг и не перестреляешь к ситхам окружающих тебя сумасшедших существ. Но с тем же успехом ты можешь прожить счастливую жизнь, со мной, или с кем-то из тысяч других женщин, будешь счастлив в какой-нибудь сельской глуши, или посреди мегаполиса, совершишь что-то великое, или просто будешь наслаждаться едой и выпивкой. Свобода — она такая: неопределённая, полная возможностей самого разного свойства. Как любил говорить один наш знакомый — в этой жизни гарантированы лишь смерть и налоги. И если уж ты решаешь, как жить дальше, то думай сразу о реальном мире, а не о книжной стране добрых феечек.
Блайз молчал. Чимбик слышал его напряжённое дыхание в наушниках и, кажется, понимал о чём тот думает. Обидно было слышать такое от женщины, которую успел полюбить, особенно после всего того, что сделал ради неё. И ещё обидней было то, что в её словах была правота. И за это сержант был безмерно благодарен ей.
Действительно, до сих пор представления Блайза о свободной жизни сводились к подсмотренным в книгах и голофильмах сценам, неправдоподобным байкам, рассказанным в казармах, и нескольким дням путешествия первым классом в компании профессиональной лгуньи. И все эти эпизоды с трущобными бандами, работорговцами и прочей мразью казались неким нонсенсом, кошмаром, выбивающимся из общей картины красивой и полной радостей жизни.
Безжалостные слова Свитари заставляли Блайза трезво оглядеть всю картину нового мира целиком, не отводя взгляда от непривлекательных фрагментов. И что бы он не выбрал теперь — это принесёт ему меньше боли, чем могло до этого разговора. Оставшись в ВАР Блайз уже не будет грезить пасторальными картинами безоблачной и счастливой гражданской жизни, а если выберет уйти — будет готов к тому, что на свободе всё не так просто и здорово, как ему казалось раньше.
