— Ты когда-нибудь видел такую штуку в свободном полете? — требовательно спросил Готорн.
— Ты с ума сошел? — слабо сказал Хэнк. — Какие свободные полеты? Это может стоить жизни.
— Тогда, черт побери, дай мне пройти, — крикнул Готорн.
Оглядевшись вокруг, он не увидел ни Эндрю, ни Ганса. Ну и черт с ним — он все равно это сделает, по приказу или без него.
Он спрыгнул с платформы и, заметив О’Дональда, стал пробираться к нему.
— О’Дональд, у тебя есть бочонки с порохом для твоих пушек?
— Пара сот фунтов привязано к одному орудию.
— Мне срочно нужна сотня фунтов!
— Какого черта? Я собираюсь набить им орудия, чтобы их разнесло, когда у нас кончатся снаряды.
— Отдай мне порох! — отчаянно прокричал Готорн. — Я тебе все объясню, пока будем грузиться.
— Капитан, мы не можем их бросить, — виновато сказал Буллфинч, молодой офицер.
— Все кончено, пойми, — закричал Тобиас. — Все кончено, черт возьми, что толку оставаться? Я год назад говорил Кину, какой он дурак, что остался здесь. С таким кораблем мы могли основать собственную империю, не боясь этих тугар. Так нет, проклятый дурень захотел освобождать этих Суздальцев, как будто он второй Линкольн, дарующий свободу неграм. Ну и черт с ним. А теперь отваливаем. Будем пробиваться, пока можем.
Буллфинч окинул взглядом людей на палубе. Тобиас прошлой ночью предусмотрительно разрешил своему артиллерийскому расчету, состоящему из Суздальцев, принять на борт семьи, и было ясно, что все они, увидев путь к спасению, последуют за капитаном.
— На этом корабле мы вернемся к этим уродам на юге и сделаемся королями. Двигай.
— Ты можешь идти хоть к дьяволу, — огрызнулся Буллфинч, направляясь к трапу. — Я остаюсь. Лучше погибнуть сейчас, чем всю жизнь стыдиться того, что ты предлагаешь.
Буллфинч стал спускаться по трапу. Юный солдат из Тридцать пятого протолкался к судну сквозь толпу на пристани.
— Я иду с вами! — крикнул боец.
— Кто это, к дьяволу? — взревел Тобиас, стоявший с ружьем возле трапа, чтобы сдержать напирающую толпу.
— Рядовой Хинсен, сэр!
Тобиас усмехнулся:
— Поднимайся на борт, рядовой. Мне нужны такие, как ты!
Послав Буллфинчу сардоническую улыбку, Хинсен прыгнул на борт.
Отдали швартовы, и одинокий морской офицер молча смотрел, как «Оганкит», пуская клубы пара, разворачивается и выходит на глубину. Вода пенилась у него за кормой. Корабль повернул на юг и исчез из виду, прокладывая себе путь среди десятков других суденышек, набитых беглецами, которые направлялись в безбрежное море.
— Ты безумец, благослови тебя Бог! — кричал О’Дональд, вручая Готорну кирку и лопату.
— Только скажи Кину, если сможешь его найти.
— Я попробую, но на это не слишком много надежды. Это наше с тобой решение, и я говорю, что мы это сделаем!
— У тебя есть спички?
— Что за дурацкий вопрос в такое время! — взревел О’Дональд, указывая на бушующий пожар. Похлопав себя по карманам, он вытащил коробок.
— Минуточку. — Он полез в другой карман, вынул сигару, и, откусив кончик, стал раскуривать ее.
— Не надо! — закричал Готорн.
— Уже сделано, паренек. — И огонь разгорелся еще ярче. Бодро попыхивая, О’Дональд оглянулся на север.
— Надо же извлечь хоть какое-то удовольствие из жизни, пока есть возможность, — сказал он мрачно. — Прощай, мальчуган, и удачи тебе. Взорви их к чертовой матери.
Вынув нож, он перерезал канат и передал нож юному лоцману. Когда шар оторвался от земли, О’Дональд вынул свой револьвер и вложил его в руку Готорна.
Шар, нагруженный до предела, висел не двигаясь. Готорн срезал единственный оставшийся мешок с песком.
Подрагивая, шар начал подниматься. Когда он достиг развалин дворца с восточной стороны, ветер подхватил наполненный газом шар и потащил его прямо на собор. Готорн не мог сделать ничего, кроме как крепко держаться. Главный купол собора заслонил небо, и с ужасным скрежетом шар врезался в него, ободрав себе бок.
Перепуганный Готорн болтался в корзине, умоляя шар не напороться на шпиль. Тот лениво протащился вдоль стены башни и вырвался на свободу, раскачивая корзину под собой немыслимыми, дикими зигзагами.
Вся панорама битвы раскинулась под ним в серебристом свете луны. Северная часть города была окружена плотным кольцом тугар. Улицы из конца в конец были так тесно забиты отступающими жителями, что не оставалось ни сантиметра свободного пространства. Прямо под ним была образована последняя линия обороны, приготовившаяся к заключительной резне, — жалкие остатки армии растянулись поперек площади и дальше, вниз, по Главной западной дороге, до самых каменных ворот.
Вся нижняя часть города была объята пламенем, узкие улицы и широкие дороги запружены наступающими тугарами, которые даже теперь стремились к центральной площади. Он видел, как за ними все новые и новые формирования входят в город, их радостные крики предвкушения кровавой добычи витали в ночном воздухе.
Набрав высоту, шар летел точно на восток, постепенно погружаясь в темноту и лишь снизу все еще освещенный заревом пожара.
И тогда прямо перед собой он ясно увидел свою цель.
— Что это? — спросил Кубата, показывая на восток.
— Просто несколько тлеющих головешек — пренебрежительно отозвался кто-то из свиты Музты, чувствуя, что роняет свое достоинство, отвечая человеку, столь открыто проявляющему слабость перед своим кар-картом.
— Нет, я думаю, это их летающий пузырь, — быстро сказал Кубата.
— И что же? — отозвался Музта.
— Пошли кого-нибудь за ним, — сказал Кубата. — У них, должно быть, есть какая-то цель.
— Сам иди за ним, старик, — сказал Музта равнодушно, — я думаю, то, что творится сейчас в городе, не для тебя.
В его голосе звучала не злость, а лишь глубокая печаль.
— Тогда — с твоего позволения, мой кар-карт. — И, поклонившись с седла, Кубата развернул скакуна и галопом двинулся на восток.
Кто-то из свиты рассмеялся, но Музта взглядом заставил его замолчать.
— Будь осторожен, мой друг, — прошептал он — наверное, в конечном итоге ты был прав.
Музта пришпорил коня и рысью поскакал в город.
«Вот где лучше всего со всем этим покончить», — думал Эндрю, возвращаясь с линии обороны, образованной на Восточной дороге. Остановив коня, он спешился, потом хлопнул Меркурия по крупу, отпуская на волю.
Подойдя к государственному флагу и флагу своего штата, он долго с любовью смотрел на них, как будто они были последней ниточкой, связывающей его с домом.
