делать, что хочу, а ты, поди, даже об этом нашем разговоре должен будешь по начальству доложить.
— Не должен буду, не бойся, — Герман усмехнулся. — Разговор у меня к тебе будет точно не для ушей моего начальства.
— Вот как? — Карасев заинтересованно поднял глаза. — Ну, тогда рассказывай.
Герман стал рассказывать. И чем больше он рассказывал, тем сильнее округлялись глаза у Карасева.
— Это не шутка все? — спросил он, когда Герман закончил.
Вместо ответа Герман достал из кармана револьвер, огляделся по сторонам, убедился, что на них никто не смотрит, и протянул Карасеву. Тот отпрянул, словно ядовитую змею увидел, и попросил убрать.
— А от меня-то ты чего хочешь? — спросил он негромко.
— Я хочу, чтоб ты мне объяснил, что это за штука, — ответил Герман. — Ты духовный целитель, ты про связь между крепостным и хозяином все должен знать.
— Я тебе скажу, что это за штука, — проговорил он, наклонившись к Герману. — Это такая штука, за которую тебя убьют, и меня вместе с тобой просто за то, что я ее видел. Ты соображаешь вообще, Бражка? Если эта штука действительно может разрывать узы… да весь нынешний государственный порядок держится на том, что крепостной к господину привязан не только юридически, но и магически. И что господин может из него черпать силу. И что крепостной от этого получает удовольствие и не ропщет.
— А может быть… это довольно хреновый государственный порядок?
— Да кто б спорил. Я, сам знаешь, как ко всему этому отношусь… не при жандарме будет сказано, — он саркастически усмехнулся. — Но ты должен понимать: тебе не дадут играть в такие игры с такими ставками.
— И что бы ты сделал на моем месте?
— Выкинул бы эту штуку к свиньям собачьим. Пойдем сейчас к Неглинке да бросим, а?
— Нет, — ответил Герман.
— Почему?
— Потому что… черт возьми, Карась, да кем я буду, если я, держа в руках такую штуку, с которой можно изменить мир, возьму ее и выкину?
— Живым человеком, — произнес Карасев со вздохом. — А изменить мир… для этого недостаточно волшебной палочки. Для этого нужна железная воля, непоколебимая вера в свою цель, готовность ради нее идти по трупам. У тебя есть все это, Бражка? Ты уверен?
Герман задумался. В самом деле, какая у него цель? Всерьез ли он хочет использовать такую силу, или просто его самолюбие тешит сама мысль о том, что это возможно? Нынче в обед, когда барон назвал его «самым опасным человеком в империи», ему стало это лестно, а затем ближе, к концу рабочего дня, пробил холодный пот. Опасным человеком и самому быть, конечно, очень опасно.
— Что там внутри, Карась? — спросил он. — Что это за камень?
— Камень известно какой, — ответил тот. — Это тот самый мертвый нефрит.
— За который идет война в Барканских шахтах?
— Ага. В нашем мире его почти совсем нет, и его мало кто видел, кроме тех, кто работает с узами. Он позволяет манипулировать энергией уз, но цельный самородок такого размера… я был уверен, что такого просто не может существовать. Все камни, которые я видел до этого, не весили и карата.
— То есть, такой большой камень действительно может разрезать узы?
— Такой большой камень, Бражка, может практически все. Я думаю, что камень такого размера… — он покосился на карман, куда Герман убрал револьвер, — может вообще быть живым существом и иметь собственную волю. И это… мне совсем не нравится. Ты ведь знаешь, что наша церковь говорит? «И явится в то время Душекрад… И покорит он народы, пообещав им ложную свободу, и пойдут за ним… И кто пойдет за ним, тот от хозяина своего отделится, но навеки станет рабом Душекрада… И у тех людей…».
— Эй, хватит, Карась, — Герман махнул рукой. — У меня тоже по Закону Божию в гимназии пятерка была. Я это все слыхал, но ты-то сам в это никогда не верил, попвским байками называл.
— Я и теперь назову, — Карасев вздохнул. — Я сам отлично знаю, для чего эти байки сочиняются — людей в узде держать. Вот только нет ли за ними какой правды…
— Ты мне лучше скажи, что вот это такое? — спросил Герман, указав на переключатель на корпусе.
— Есть кое-какое предположение… видишь ли, при разрыве уз возникает огромный выплеск энергии. Это все равно что… ну, вот резинку натяни до предела, она порвется и хлестнет тебя, понимаешь?
Герман кивнул.
— Вот и здесь то же. Обычно эта энергия уходит в никуда, но что если эта штука может ее собирать? Вот видишь, тут и индикатор имеется, и он не на нуле.
— Он был на нуле до того, как я…
— Разорвал узы того лакея, верно?
— То есть, сейчас в этой штуке еще и запасена энергия? И на что она сгодится?
— Почем я знаю? Вот, видишь здесь написано «защ», «сил» и прочее. Тут, видать, надо искать создателей этой штуки, чтоб понять, как именно она работает. Но я думаю, что переключатель изменяет центровку камня. Если его переставить в другое положение, он будет уже не поглощать энергию. Он ее будет отдавать.
Пару секунд они помолчали. Герман убрал прибор обратно в карман сюртука.
— Слушай, ты… никому не расскажешь об этом? — спросил он.
— Ха, поздно же ты спохватился, — Карасев усмехнулся. — Не волнуйся, я сам не хочу путаться в эту историю. Но пообещай мне одно, пожалуйста, Бражка. Если тебя… в общем, возьмут, не упоминай, пожалуйста, на допросах моего имени.
— Да о чем ты говоришь! — возмутился Герман.
— Я говорю о том, что почти неизбежно, — вздохнул он. — Если только ты не возьмешься за ум и не бросишь это все.
— У меня еще одна просьба к тебе, — проговорил Герман неуверенно. — Ты ведь общаешься кое с кем, я знаю… ну, скажем так… из подполья.
— Бог с тобой, Бражка, даже если общаюсь, ты думаешь, я об этом буду говорить с жандармом, хоть бы даже и с тобой? Да мне за такое не то что руки никто не подаст, а…
— Да я не прошу тебя мне ваши явки выдавать, на черта они мне сдались, я даже не по этой части служу. Ты вот что: просто поспрашивай осторожно, не знает ли кто-то про погибших от темпоратора людей. Кто они были? Откуда могли эту штуку взять? Разумеется, не говори никому ничего про пистолет, но ты же можешь просто послушать. Я уверен, что в тех кругах много говорят о той перестрелке.
— В тех кругах, Бражка, с кем попало не говорят, — вздохнул Карасев. — Ох, и втянешь же ты меня в беду… ну, да ладно. Как я тебе откажу, когда ты в такую кашу влез обеими ногами? Поговорю, поговорю. Что смогу — выясню. Но ничего не обещаю. И если ты захочешь потом с кем-то из подполья объясниться или прибор им вернуть, то будь добр сам, меня уж не впутывай, ради бога.
Герман схватил руку Карасева и крепко сжал ее.
— Ты настоящий друг, — проговорил он.
— Брось! — Карасев смущенно отмахнулся. — Не люблю я этого всего. Сказал, сделаю — значит, сделаю. Ладно, хватит об этом. Расскажи лучше, что там, жалованье хоть нормально платят в жандармах-то?
Глава шестая, в которой появляется человек будущего
Двадцатого мая двести второго года было первым днем, когда Герман явился на службу в спешно пошитом, с иголочки, лазоревом мундире корнета — чин был присвоен ему по факту назначения. Мундир сидел восхитительно, мгновенно превращал Германа из городского бездельника в служителя закона и вообще крайнего молодца, так что он даже сам собой в зеркале слегка залюбовался. По улице шел, небрежно насвистывая и глядя на то, как реагируют прохожие дамочки. Некоторые очень даже оглядывались, хотя одна, по виду курсистка, наоборот скорчила презрительную мину.
Это напомнило Герману его собственные размышления о том, как ему к своему новому мундиру и вообще к новому положению относиться. Кто он теперь: слуга престола? В студенческой среде это выражение было едва ли не ругательным. Или же он просто пересиживает в жандармах, покуда явится возможность поинтереснее? С этим стоило хорошенько разобраться. Но не сегодня — сегодня можно было пройтись, демонстрируя аристократическую осанку и любуясь тем, как почти летнее уже солнце играет на золоченых пуговицах.
Перед службой завернул к отцу — тот похвалил, обнял, так расчувствовался, что едва не прослезился. Сам спросил, не нужно ли денег по случаю таких расходов, но Герман небрежно отказался. И то сказать: подъемные он получил хорошие,
