приглашающий проходить внутрь, где и представила его хозяину.
Был это человек рослый, широкоплечий, с пышными усами, с моноклем в золотой оправе, в модной клетчатой жилетке. Вся его наружность выражала кипучую энергию, казалось, ему трудно было усидеть на месте. Было в нем что-то от застоявшегося коня, рвущегося в поле.
И надо сказать, деятельность его не прерывалась ни на секунду. В продолжение их с Германом разговора то и дело в кабинет вбегал молодой телеграфист в кожаной куртке, торопливо докладывал что-то о росте акций или покупке рельсов, Пудовский отдавал ему короткие указания, и тот тут же уносился в соседнюю комнату, откуда тут же снова слышалась телеграфная дробь. Говорили они между собой на каком-то особенном сленге, так что Герман половины не понимал.
— Чем же моя скромная персона заинтересовала жандармское управление? — спросил Пудовский, развалившись в кожаном кресле.
— Вы ведь уже слышали о случившемся с князем Вяземским? — спросил Герман.
— Разумеется, — Пудовский кивнул. — Мой стряпчий уже отправился улаживать вопрос с наследством.
— Вот насчет наследства как раз, — начал Герман, ободренный тем, что Пудовский сам завел об этом предмете разговор. — Вы можете пояснить, в связи с чем покойный вам его оставил?
Губы Пудовского сложились в жесткую складку.
— Земля господина Вяземского была мне нужна для дела, — произнес он. — Здесь очень удобное расположение: недалеко от железной дороги, много леса, удобно подвозить сырье. Я арендовал у него село с угодьями. Он просил очень много, больше, чем это село стоит. Но я дал, однако при одном условии.
— Чтобы он завещает вам село? Странное условие.
— Ничего странного, молодой человек. Сразу видно, что вы далеки от промышленного дела. Судите сами: я строю завод, налаживаю производство, привожу мастеров. Все это время, деньги, труд. Конечно, я хочу, чтоб он потом стабильно работал и приносил прибыль, много лет. Но что если вдруг хозяин земли умирает, земля достается бог знает кому? Вы ведь видели, кому досталось все прочее его имение? Какие-то танцовщицы… разве я могу допустить, чтобы дело зависело от их капризов? Нет. Поэтому я поставил условие: в случае смерти князя имение переходит мне в собственность. Он согласился. Я давал такую арендную плату, которую кроме меня никто бы не дал. Покойный был человеком непрактичным, ему вечно нужны были деньги…
Слово «непрактичный» купец произнес таким тоном, словно говорил о какой-то дурной болезни. Казалось, он готов сплюнуть при одной мысли, что кто-то может быть непрактичным.
— А вы кого-нибудь подозреваете в смерти князя? — спросил Герман, законспектировав услышанное в блокноте.
— Никого, я не был с ним близко знаком, — тот пожал плечами. — Он вращался в великосветских кругах. Я в них не вращался. У аристократа всегда есть враги среди других аристократов. На вашем месте я искал бы там.
— И за что же, по-вашему, его могли убить? За долги?
— Ха! Если бы за долги убивали, то в Российской империи не осталось бы ни графов, ни князей. Нет, убили его за какую-нибудь ерунду. Не так на кого-то посмотрел, не оказал родственнику протекцию по службе, актрису, опять же, какую-нибудь увел. Это же банка с пауками — так называемый высший свет. Дворянство российское деградировало — дальше некуда.
— С вашего позволения, я тоже дворянин, — вставил Герман.
— А чего тогда служите на побегушках? — ничуть не смутившись, спросил Пудовский. — Какое у вас там жалование? Поди, и ста рублей не платят? Я толковому письмоводителю дал бы сто пятьдесят. Вы окончили гимназию?
— Да, я вышел из третьего курса юридического факультета… — проговорил Герман смущенно. Беседа сворачивала куда-то не туда, куда он собирался ее направить.
— Ну, вот видите, — Пудовский кивнул. — Обязательно заканчивайте. Нынче большие дороги открываются, даже помимо государственной службы. Будущее наступает стремительно, дорогой… как вас там?.. Герман Сергеевич?
— Да я и сам всегда говорил… — протянул Герман, вспомнив свои вечные споры с отцом.
— Тем более… одним словом… могу я еще чем-то быть вам полезен? — он слегка дернул щекой, давая понять, что на долгую беседу с ним лучше не рассчитывать. Герман напрягся. Мысль о том, что он проездил зря, и теперь еще полдня ехать назад, неприятно уколола его. Конечно, ни на какие особенные открытия он тут и не рассчитывал, но все же надеялся, что Пудовский подбросит хотя бы перспективное направление поисков.
— Еще один вопрос, — торопливо проговорил Герман. — Вы не думаете, что к убийству князя могут быть причастна какая-нибудь организация нигилистов?
— С чего вдруг? — пожал плечами Пудовский, кажется, совершенно не смутившийся тем, что Герман заговорил об этом предмете. — Нигилисты норовят убить кого-то из столпов трона, а покойный, при всем к нему уважении… прямо скажем, на столп не тянул. Как я уже говорил, это был человек несерьезный… а впрочем…
— Что? — встрепенулся Герман.
— Знаете, вы сейчас натолкнули меня на одну мысль… я как-то не связал, а может быть, это как раз вещи связанные…
— Расскажите, пожалуйста, — Герман обратился в слух и приготовился записывать.
— Несколько дней назад на заводе случилось происшествие. Ночной сторож уверял, что видел вампира. Черная фигура с бледным лицом. Когда его заметили, сразу же растворился в воздухе, переместился. А затем — и это самое странное — из конторы пропали кое-какие документы.
— Что за документы?
Пудовский замялся.
— Видите ли, Герман, я хочу, чтобы дальнейший разговор был строго между нами. Вы, конечно, можете передать его своему начальству, но только в общих чертах. Дайте мне слово дворянина, что в детали вы его посвящать не будете.
— Даю слово, — Герман с достоинством кивнул. Кажется, дело совершенно неожиданно принимало интересный оборот.
— После исчезновения этих документов ко мне приходили, — проговорил Пудовский с заметным трудом. — И предлагали «пожертвовать деньги на славное дело революции».
Последние слова он проговорил с ужасно кислой гримасой.
— Дело осложняется тем, что в бумагах тех… действительно деликатные сведения. Если они попадут не в те руки… например, хоть бы и в руки вашего Департамента казенных доходов… Одним словом, там доказательства неуплаты налогов на крупную сумму. Тот, кто похищал бумаги, отлично знал, что он ищет. Несомненно, его навел некто из моих же служащих, причем из достаточно узкого их круга. Стало быть, у меня здесь служит какая-то двуличная мразь…
— И что же вы намерены предпринять?
— Ну, что я предприму, это мое дело… уж, конечно, платить этим господам в мои планы не входит. Мало того, что я их слишком сильно для этого презираю, так еще и с вашим ведомством потом хлопот не оберешься. Я знаю, что делают с теми, кто финансирует нигилистов. Так что вампира я этого найду, а вы, мой друг, найдите-ка мне предателя? Справитесь? Не даром же вас в жандармском держат? А потом мы с вами, так сказать, обменяемся нашими находками. Что скажете?
Надо сказать, что для пущей важности Герману была выдана бумага о том, что он является следователем, а не письмоводителем. И теперь он об этом даже слегка пожалел: кажется, бразильский миллионщик принял его слишком всерьез. Отказывать в такой просьбе было, конечно, нельзя: на кону могло быть раскрытие важнейшего преступление, на таком карьеру делают. Но и согласиться… а ну, как опростоволосится Герман?
— Однако причем здесь Вяземский, простите? — осведомился, он стараясь выиграть немного времени на раздумья.
— Да вот я и подумал: Вяземского убил вампир. Мои бумаги тоже похитил вампир. И сделал это в имении Вяземского, заметьте. Что если это один и тот же вампир, который по каким-то причинам работает на господ революционеров? Что если Вяземского они тоже шантажировали? Думаю, он им поводов для этого мог предоставить куда больше, чем я. А потом что-то у них не сладилось, например, его светлость пообещал на них донести, ну и дальше вы знаете. Это ведь совсем не невозможно, как вы думаете? В конце концов, не так уж много в империи вампиров, чтобы случались такие совпадения. Ума только не приложу, чем вампира могла привлечь эта шайка. Вампиры — аристократы, со всякой швалью они обычно не связываются.
— Вы так презрительно говорите о революционерах… а вы ведь когда-то и сами…
— Ох, бросьте, Герман, не надо этих дурацких намеков. Я думал, вы умнее. Да, когда-то в юности я увлекался всей этой чепухой: свобода, равенство, братство. Это нормально — заниматься в юности глупостями. Кто-то бегает за девочками, кто-то бегает за великими — как ему кажется — идеями. И те, и другие довольно быстро
