– Ничего, Барт, – ухватил меня за предплечье Бруно. – Ничего. Пойдем.
Опустив голову, я побрел по усыпанной щебеночным камнем дороге прочь. Сопровождаемые угрюмыми крестьянскими взглядами, мы пересекли деревеньку Жальер, миновали церковь, за ней заросшую дроком узкую полосу ничьей земли и ступили на окраинные улицы Орво. Жители обеих деревушек традиционно недолюбливали друг друга, так же, как их бывшие сюзерены, а ныне – сдающие землю в аренду работодатели.
– Вы к кому, сударь? – сдвинув шляпу на затылок, озадаченно почесал лоб случившийся навстречу папаша Жоффре, кузнец. – Ежели к его милости, то… Его милости больше нет.
Я вскинул на кузнеца взгляд.
– Я теперь и есть его милость, папаша Жоффре.
– Господин Этьен? – охнул он. – Боже милосердный, господин Этьен, это и вправду вы?! Поль, Жак, Николя, Луиза, Сюзанна, черт вас всех побери!
На крыльцо примыкающего к кузнице дома высыпало семейство Жоффре.
– Барон Этьен вернулся, – надрывался папаша, – слышите, люди?! Барон Этьен вернулся домой! Мы все молились за вас, господин барон, и бог услышал наши молитвы. Какое счастье, что вы живы. Какое счастье, что владение не уйдет с молотка. Поль, Николя, тащите вина! Нет, к чертям вино, несите коньяк, самый лучший! Я хочу выпить за здоровье его милости!
Я выпил с папашей заздравную, потом разгонную, затем еще и еще, со всеми подряд и с любым и каждым. Мне было хорошо, так хорошо, как никогда прежде. Я только теперь понял, что вернулся. Вернулся… Вернулся! Я вернулся домой.
До замка Орво Бруно меня донес на закорках.
– Ничего, Барт, – бормотал он, взбираясь по узкой винтовой лестнице. – Не волнуйся, пока есть я, с тобой ничего не случится.
* * *
Продрав наутро глаза, я спустился в гостиную и не узнал места, в котором прожил восемнадцать с довеском лет. Мрачная зала с портретами предков по стенам стала еще мрачнее за счет громоздящейся в углу уродливой латунной махины с трубами до потолка и сцепленными друг с другом зубчатыми шестернями.
– Барт, к тебе с визитом старик, – появился на пороге гостиной Бруно. – Тот, что живет в восточной пристройке. Дрянной он, этот старик, и склочный. Впустить?
Дрянного и склочного старика звали Фридрихом Фогельзангом, и через полчаса после знакомства мне уже нестерпимо хотелось отрезать ему язык или на худой конец вбить в рот кляп.
– Электричество, герр барон, есть прогресс, – безостановочно дребезжал старик. – Вы знать, кто я есть? Я есть ученый, герр барон, я учиться Венский университет, когда вы еще пачкать штаны. Механика и магический механика. Мне уже три месяц не платить деньги. Герр Антуан забывать платить и помирать. Я есть подать в суд, герр барон. Я жить здесь, пока не получать мои деньги. Я…
– Довольно! – прикрикнул на него я. – Какого черта я должен вам платить? За это? – я подскочил к уродливой махине в углу и пнул ближайшую трубу так, что она загукала, будто рассерженный филин. – Я лучше заплачу жестянщикам, чтобы они это барахло отсюда вынесли.
– Вы есть глупец, герр барон, – укоризненно покачал головой Фогельзанг. – Вы есть молод и потому много глуп. Вы знать, какой сейчас есть век? Двадцатый, герр барон, если вы не знать. Я учиться вся моя жизнь. Герр барон Робер платить мне много деньги. Герр барон Антуан платить много деньги, когда не забывать. Я показать вам замок, герр барон. Вы много радоваться.
До полудня под непрерывный дребезжащий тенорок я обходил залу за залой и много радовался. В библиотеке по стенам висели провода и что-то жужжало из отдушин под потолком. В обеденной застыл у стены приземистый агрегат, из которого торчали по сторонам трубы, словно из ощипанного ежа иглы. Старик, беспощадно перевирая слова, объяснил, что агрегат называется механизмусом, и внутри этого механизмуса имеются лампы, поэтому, когда он подает на стол, вокруг все сверкает и становится очень красиво. На кухне от нагромождения труб, проводов и шестерней попросту рябило в глазах. Лишь оружейная почти не изменилась, если не считать врезанного в стенную нишу и оплетенного проводами уродства с множеством отростков по бокам. Уродство походило на лохматого осьминога, но старик назвал его катушкой и объяснил, что на этой катушке, мол, все и держится, потому что электричества за просто так не бывает, и механизмусы хорошо работают, когда в катушке много энергетической силы, а когда мало – работают кое-как.
Развешанные по стенам доспехи и оружие на время примирили меня со старым брюзгой. Алебарды, копья, мечи, арбалеты, шпаги, мушкеты, которыми владели мои предки, латы и шлемы, которые они носили, с детства внушали мне трепет – я кожей ощущал сопричастность тому, что происходило столетия назад. Бережно касаясь пальцами рукоятей, лезвий и гард, я двинулся вдоль стены и остановился у створчатого окна, где на своем обычном месте стоял скелет. Кому принадлежал скелет при жизни, было неизвестно – мечтающий выучиться на врача Антуан выклянчил его у знакомого гробовщика, когда я был еще ребенком. Назвал Антуан свое приобретение Жальером, так что отец, поначалу впавший при виде скелета в нешуточный гнев, расхохотался и позволил его оставить.
– Привет, Жальер, – поздоровался я и, как частенько проделывал в юности, пожал скелету костлявое запястье. – Как дела?
Жальер не ответил, и я, сопровождаемый неумолкающим стариком, спустился в сад. Электричество добралось и досюда – у ворот урчал, скрежетал и булькал отвратного вида котел, из подвалов ему вторило утробное уханье, словно там поселилось привидение. С десяток механизмусов, натужно скрипя, ползали вдоль ограды, то и дело спотыкаясь, останавливаясь, вздрагивая и перемигиваясь гнойного цвета вспышками.
– Они есть сторожить, – гордо тыча в механизмусы пальцем, пояснил старик. – Много надежно, очень много. Вор не входить. Разбойник не входить. Убийца…
Он внезапно осекся и смолк. Походило на то, что убийц сверхнадежные сторожа остановить не сумели. Или не захотели, подумал я, борясь с желанием наградить старика добрым пинком под зад.
До вечера я знакомился с приходящей прислугой, которая за восемь лет успела полностью смениться. Герра Фогельзанга и его творения камердинер, кухарка, садовник, конюх и горничная дружно ненавидели. Разве что экономка мадам Леду к нововведениям относилась терпимо и лишь поджимала губы, глядя на вездесущих механизмусов.
На следующее утро мы с мадам Леду заперлись в библиотеке и принялись разбирать бумаги. Со слов экономки выходило, что я унаследовал весьма значительное состояние в акрах, франках, закладных, векселях и процентах. Вскорости я во всей этой галиматье изрядно запутался, а потом и вовсе взбесился от непрерывной череды цифр. Тогда я грохнул кулаком по столу, выпроводил мадам вон и решил никогда впредь не прикасаться к бумагам, если не будет на то крайней необходимости.
