руки были послушны, кости не болели.
Город еще не отпустил нас: прямо в лесу попадались заросшие бурьяном
развалины домов; автомобили, сквозь зияющие дыры которых видны омытые
дождями кости; попадались и зеленые лужи, прячущиеся в зарослях деревьев, –
лопаются изумрудные пузыри, и облачко едкой хмари струится коварной
змейкой…
Лес начал редеть. Сердце забилось спокойнее, четче: скоро должна
показаться железная дорога. Идя вдоль железнодорожных путей, чувствуешь
себя под защитой, будто кто-то прикрыл незримым щитом. Я верил, что пока
передо мной бегут две ржавые ленты, я не заплутаю, найду ночлег и еду,
отобьюсь от врага. А при удаче можно сесть на Поезд... Ведь когда-нибудь мне
удастся сесть на Поезд и доехать до Конца?
-Андрей, посмотри!
Я обернулся на радостный вскрик Марины.
- Зд орово!
Это был автомат – мокрый металл блестел на солнце.
-Выходит, мы здесь пролетали, - сказала Марина, раздумчиво посмотрев в
небо. – Посмотри, лошадь!
В небе клубились, наползая друг на друга, облака, - они словно
соревновались друг с другом в придумывании фигур. И вправду, одно из них было
сейчас лошадью – белогривой, тонконогой, с трепетными ноздрями и чуткими
ушами.
-А вон – ты, Андрей.
«Я» стоял, расставив ноги на ширине плеч, держа автомат у бедра и
настороженно глядя перед собой. Марина смеялась, отыскивая в небе себя.
Никогда прежде я так не смотрел в небо – фантазируя, рисуя что-то; небо было
для меня лишь частью мира, в котором я должен выжить, причем частью
далекой, неважной.
-Вон - ты.
Марина обернулась, посмотрела на облако.
-Андрей, ты мне льстишь.
-Ничуть.
«Марина» сидела в кресле: распущенные мягкие волосы развевались,
доставая едва ли не до самого горизонта, на одухотворенном лице застыла
радостная улыбка.
Подул ветер, и фигуры исчезли. Я вспомнил, что мы в Джунглях и опустил
глаза.
-Надо идти, Марина.
Она вздохнула, поправила рюкзак за плечами.
Мы побрели дальше. Солнце стояло высоко, лучи пробивали макушки
деревьев, заставляли искриться свежий снег.
-Голубь, - ахнула Марина.
Я остановился, пораженный. Неподалеку от нас на стволе поваленного
дерева сидел белый голубь. Он ворковал, раздувая перламутровый зоб, словно
силился что-то сказать. Я никогда не видел в Джунглях птиц.
-Красавец,- прошептала Марина, взяв меня под руку.
Голубь взъерошился, колыхнул крылом, и, наклонив головку, повернулся,
показав нам другой бок. Я почувствовал, как дрогнула Марина: этот бок у голубка
был красно – синим и без единого перышка, кости вздымали тонкую кожу.
-Пойдем отсюда, - сказала девушка.
Она зашагала впереди, автомат болтался у нее на шее, солнце сидело в
волосах. Я отчего-то почувствовал себя виноватым и перед ней, и перед этим
голубем, и даже перед Джунглями.
Показавшаяся впереди железная дорога разом скомкала и отбросила все
сомнения и тревоги. Из хаоса мы вышли к порядку.
Слева, прямо у дороги, торчало полуразрушенное здание, рядом –
невысокая бетонная платформа, испещренная рытвинами, как следами больших
червей.
-Это что - вокзал? – подала голос Марина.
-Похоже на то.
Наши ботинки гулко застучали по бетону. В конце платформы -
искореженная синяя табличка на изогнутых ножках. На табличке - облупленные
буквы. Марина прочитала:
-Об-нинск, - и повторила. – Обнинск.
Обнинск! А ведь я, кажется, кое-что знаю про этот город.
8
ПОДЗЕМНЫЙ ИНСТИТУТ
Заскрежетав тормозами, электричка приблизилась к запруженной народом
платформе. Мимо окошка тамбура замелькали лица – настойчивые, в испарине от
жары и ожидания.
-«Москвичи», - с презрением бросила Анюта, затягиваясь сигаретой, – дома
работы найти не могут.
Андрей смущенно оглянулся: люди, напирающие сзади, ничего не
слышали, думая каждый о своем.
Двери с лязгом распахнулись. Пахнуло нетерпением, п отом, десятки лиц с
неприязнью глядели на столпившихся в тамбуре пассажиров, руки сжимались в
кулаки, подрагивали сердца.
-Скорее, - крикнула полная женщина с двумя сумками в руках.
-Успеете, сядете, - сказала Анюта, выносимая из поезда людским потоком.
Две живые реки пересеклись, матюгаясь. Одна река последовала прочь от
платформы, другая - погрузилась в электричку.
-Следующая остановка – Балабаново.
Нагретый на солнце, перегруженный горячими телами поезд стукнул
колесами, загудел и рванул, отделяясь от платформы.
-Как селедок, - поведя плечом, сказала Анюта. – И так до самой Москвы.
Андрей кивнул. Толпа увлекла их к автобусной остановке. Люди брали
штурмом единственный красный автобус: к желтой стае маршруток пока не
подходил никто, напрасно надрывали голоса зазывалы: «Тринадцатый маршрут»,
«По Ленина». Вот автобус, проседая, отчалил, и тогда стали заполняться
маршрутки – в основном, молодежью: экономные старики будут ждать другого
автобуса.
-Погоди, - Анюта схватила Андрея за руку, - пусть разъезжаются.
Они протиснулись к лавкам, на некоторых спали загорелые дочерна бомжи.
Воняло мочой и семечками. В пивном ларьке маялась от жары продавщица.
-Пива хочешь?
-Можно.
Анюта купила две бутылки «Багбира» и фисташки. Попросила продавщицу
открыть пиво; та с недовольной миной выполнила просьбу.
-Надо же, пиво уже полтинник стоит, - проворчала Анюта, подавая одну
бутылку Андрею. – Фисташки будешь?
-Нет, спасибо.
Андрей жадно хлебнул из бутылки – белая пена брызнула на плащ.
-Почему ты таскаешь плащ в такую жарынь? – без особого интереса
спросила Анюта, хруста фисташками. Бутылку она поставила на скамью, прямо
рядом с пыльной подошвой спящего бомжа. Ее большие груди выглядывали из-
под розовой майки: казалось, Анюта стоит на людях полуголая.
-Не знаю, - пожал плечами Андрей.
-Ну, так сними.
Он снял плащ, перекинул через локоть, оказавшись в белой рубашке с
короткими рукавами. Руки у него были тонкие, жилистые, покрытые черными
волосками.
-Какая духотища, - проговорила Анюта, щурясь на солнце.
Андрей допил пиво, опустил бутылку в урну.
-Уже выдул? - подивилась Анюта и потянулась к своей бутылке. Бомж во
сне дрыгнул ногой, бутылка упала. Она не разбилась, а покатилась под лавку,
гремя и орошая асфальт пятидесятирублевым пивом. Бомж, словно младенец,
зачмокал во сне раздутыми потрескавшимися губами.
-Козел, – зло сказала Анюта. – Бомжара чертов.
Народ рассосался; подошел пустой автобус. Андрей и Анюта вошли в
жаркий салон, пахнущий пылью и потом, опустились на кресла с торчащей из дыр
желтой поролоновой набивкой.
-Обилечиваемся, - подошла кондукторша: лицо усталое, волосы
растрепаны; белые штаны-треники, похожие на кальсоны (в автобусе-то можно -
это почти что дома), голубая застиранная футболка, подмышки желтые, влажные.
Анюта протянула кондукторше двенадцать рублей, получила два синих
талончика; один отдала Андрею.
-Опс! Ты посмотри! – Анюта несильно пихнула Андрея в бок.
Бомж достал из-под лавки бутылку и пил остатки пива.
-Нарочно скинул, - засмеялась Анюта.
Автобус тронулся. Анюта принялась рассказывать про свою подругу,
продающую одежду в торговом центре «Триумф». Трещала пуще сороки. Андрей
слушал невнимательно: чувство, тяжелое, как медведь, ворочалось у него в груди.
Когда Анюта, чмокнув его в щеку и весело бросив «До вечера!», сошла, он
почувствовал себя лучше, - надел плащ, стал вглядываться в проплывающие
мимо окна знакомые улицы.
Люди входили, выходили, кто-то садился на кресло рядом с Андреем. Он
упрямо глядел в окно. Когда снова подошла кондукторша («Ваш билет? А, вы
обилечены…»), на мгновение повернулся.
Андрей не думал о Гале, о матери, об Алене – мысли испарились, уступив
место созерцательным проблескам: вон карапуз ест мороженое – на щеках слезы,
значит, долго просил у мамы (а может, мама купила мороженое, чтобы не просил
велосипед); вот старик на лавке читает газету (а может, спит, обманчиво
поблескивая дужками очков). Показалась телебашня, ершисто ощетинившаяся
