Обманчивая пустота. Заполняющаяся и снова очищающаяся пустота. Пустота, необходимая для функционирования.
Программа. Глубокая, жестокая. От нее кровоточит рассудок. Но она нужна. Потому что он так сказал. Все ради него, ради того, что он несет в себе.
Он вечен. Он не был рожден и не может умереть. Он не человек и не монстр. Он чужд самой ткани мироздания. Это он несет в себе ужас.
Ужас. Ужас. Он идет, за ним идут его слуги.
Sanguinem bibimus, corpus edimus.[2]
Плоть и мысль подчинены единой воле, и воля эта несет новое владычество.
Китами почувствовала, как пустота исчезает. Пугающая неизвестность великого Ничто покинула ее, крохотную песчинку, атом в безбрежном океане тьмы, возникшем вокруг. Вместо нее пришло совсем другое, куда более страшное чувство. Она плыла в темной как ночь воде под небом, на котором не светилось ни единой звезды, а снизу, разверзнув пасть, уже подбиралось что-то реальное, лишенное пустоты, но оттого лишь более страшное. Страшное, как выстрел в затылок, как разорванный рот и отрезанный язык. Страшное, как заполняющий легкие газ и крик детей, обреченных на гибель. Страшное, как разрывающий на части дикий зверь, громко дышащий и рычащий прямо в лицо. Страшное, как рука, зажимающая рот, и нож, взрезающий кожу на горле. Страшное, как камни, летящие из толпы, как льющийся с неба напалм. Страшное, как крик беснующегося немца с трибуны, как фальшивая улыбка президента, как картины ада под сводами церкви. Страшное, как человеческая душа.
Десятки, сотни и тысячи смертей ворвались в мозг Китами, навеки отпечатываясь в памяти. Это все, чем было заполнено подсознание Роджера - страдание. Боль, гибель, жестокость и зло. В нем не было никакой системы, но каким-то образом весь этот кошмар руководил действиями убийцы. Неведомая программа превращала оглушенного Наследника в чудовище, подобное тем, что окопались в его голове. Все остальное просто стиралось, сметенное волной ужаса. Но одно всегда оставалось центром, осью, вокруг которой выстраивалось все остальное. Образ существа... существа ли? Она не верила, что нечто подобное может существовать на свете. Этот образ был одновременно спасительным маяком в океане страха и главным его источником.
Это существо. Этот человек. Октавиан Вендиго.
Одно его имя вдруг вызвало вспышку образов, веером возникших в их с Роджером едином сознании. Кровь, мертвые тела. Женщины, дети, старики. Насилие и страх. Насилие и ужас.
Да что же это?! Откуда это все берется?! Почему оно так и лезет в самую глубь души?!
Внезапно Роджер вздрогнул. Безмолвный крик Дзюнко будто уколол его раскаленной иглой. Ладонь отодвинулась от лица, и Китами немедленно повернула голову набок. Ее вырвало. Убийца сидел сверху, глядя на начавшую конвульсивно трястись жертву. Он не остановил девушку, когда та приподняла плечи и повернулась, чтобы не захлебнуться рвотными массами. Роджер разглядывал собственные пальцы, красные от крови. В его голове раздавалось эхо ее мысленного вопля. А вместе с эхом пришел отголосок того, что скрывалось за пустотой.
Ни убийца, ни Китами не слышали, как сначала зачастила, а потом стихла стрельба. Они по-прежнему были на полу, шокированные друг другом, когда по лестнице взбежал кто-то третий. Но вот Роджер хищно вскинул голову, услышав торопливые шаги. Кто-то нашел их. Кто-то, чей разум мог искать и видеть таких, как они. Кто-то сильный.
От распахнутых с грохотом дверей, ведущих на лестницу, уже бежал Учики Отоко.
Рим
Вестибюль был широк и просторен. Высокие потолки, золотая лепнина, обилие мраморно-белого цвета - признаки того, что здешние обитатели хотели видеть вокруг себя типичные родимые пятна высшего класса. Сэм никогда не понимал, чем подобнее финтифлюшки отличают помещение от прочих. Он никогда не любил претензию на высокий стиль, ампир и прочие там барокко. В плане декораций и украшений он всегда оставался дремучим аскетом.
Света явно не хватало, весь вестибюль окутывал полумрак. И только несколько ламп напротив входа освещали ступени, что вели в зрительный зал. Там, в глубине сумрака, стояла женщина. Совсем молодая, стройная, облаченная в длинный бежевый плащ, контрастирующий с черным брючным костюмом. Каскад длинных рыжих волос даже в наполовину царившей темноте походил на бушующее пламя.
- О, - Ватанабэ подался вперед и первым шагнул к рыжеволосой привратнице. - Привет, рыжик.
Анна мгновенно нахмурила соболиные брови.
- Двух секунд не можешь продержаться, чтобы не вызвать раздражение, - тут она заметила идущую следом за толстяком Канзаки. - Здравствуй. Как самочувствие?
Мегуми на миг замерла, не решившись шагнуть вперед. Она узнала женщину-трикстера, с которой пришлось столкнуться в прошлом сентябре. Место, где находился бы шрам от пули, не помоги вовремя Сэм Ватанабэ, невольно зачесалось. Вид миролюбиво стоящей напротив Анны. Заложившей руки за спину, не обманывал японку - она знала, что таинственная знакомая может, не меняясь в лице, сорваться с места и свернуть ей шею за доли секунды. Выжить в прошлый раз было настоящим чудом, а сейчас у Канзаки не имелось даже оружия...
- Не напрягайся, - губы Анны дрогнули в благожелательной улыбке. - Я вас не трону.
- Эм... - подала голос Кэтрин. - Здравствуйте. Как бы...
- Здравствуйте, - с легким удивлением Анна перевела взгляд на американку, потом взглянула на Сэма. - Обзаводишься гаремом?
Ватанабэ криво усмехнулся, Кэтрин промолчала, а Канзаки вдруг поняла, что невольно зарделась. От Анны не укрылось секундное смущение старой знакомой. Она вновь окинула Мегуми взглядом и сказала я тяжелым женским сарказмом.
- Отличный наряд.
Только теперь Канзаки вспомнила, как одета. Еще в Триполи Кэтрин шутки ради убедила японку нарядиться весьма нескромно. Короткая юбка и легкий топ не мешали двигаться, но на фоне простецких джинсов Кэтрин и строгого наряда Анны казались какими-то девчачьими. Черт, надо же было убегать в спешке!
Ватанабэ, впрочем, не намеревался вести долгих бесед.
- Где он?
- Там, - Анна посторонилась, указав на двери зала. - Ждет.
- Вот мы и пойдем.
Толстяк, беспечно пройдя мимо женщины-трикстера, повел спутниц за собой. Они поднялись по ступеням, добрались до широких двойных дверей, что вели в зрительный зал. Ватанабэ толкнул одну из дверей от себя, и все трое оказались внутри.
Здесь было темно. Не так темно, как в наполовину освещенном вестибюле, а непроницаемо, почти до боли темно. Темнота здесь не оставалась простым отсутствием света, черный цвет являлся чем-то большим, чем отсутствием других цветов. Тьма здесь казалась вполне самостоятельным занавесом, закрывавшим привычные краски окружающего пространства. Вошедшие не могли видеть ни зрительских кресел, ни ковровой дорожки прохода, ни балкона - ничего. Но стоило Сэму отворить двери и перешагнуть порог, как в плотной осязаемой темноте возник луч света. Тонкий как лезвие, он упал на сцену, высветив крохотный пятачок пустого пространства. Ватанабэ сделал шаг по узкому проходу меж рядами, увиденному в момент открытия двери. Ступать приходилось без уверенности, ибо самой дороги пока не было видно, но он двигался вперед. Следом шли женщины. Когда они добрались примерно до середины прохода, из темноты заиграла музыка. Не живая, явно лившаяся из динамиков, она, тем не менее, сразу же заполнила весь огромный невидимый зал. Бетховен, "Девятая симфония", четвертая часть. Классическая мелодия звучала в той своей части, где волшебное звучание музыки казалось сопровождением к выходу в свет людей благородных и гордых.
