Узел я затянул на совесть. Мешок не развязывался.
Черт, за каким хреном я его вообще развязываю? Или страх совсем соображалку отключил? Я вцепился пальцами в полиэтилен и рванул бок мешка, прорывая в нем дыру, но было поздно.
В коридоре тихо прошуршали шаги. Я суетливо принялся дербанить мешок, понимая, что не успеваю добраться до ножей. Шаги застыли, спина зачесалась под чужим взглядом.
— Чего суетишься, киса?
Не веря своим ушам, я медленно повернул голову. В дверях, привалившись плечом к косяку, стояла Яна. Она улыбалась, отчего на щеках проявились милые ямочки, а в глазах плясали бесенята.
— А-а-а, — протянул я.
Улыбка девушки стала шире.
— Вчера ты был более разговорчивым.
Вчера. Вчера ситуация была другая, и говорил я не с ней. А что с ней? Или за тридцать лет и полтора месяца я разучился с бабами общаться? Вроде проблем никогда не было. Но почему-то именно сейчас я чувствовал себя глупо, как неопытный старшеклассник, которому уже хочется чувств, отношений и плотских утех, но как их получить он пока не знает.
Да еще перед глазами всплывал недобрый оскал Фарафонова: «Хорош на мою телку пялиться».
Пауза затягивалась.
— Ты чего здесь делаешь? — спросил я, чтобы хоть что-то спросить.
— А что, нельзя?
— Ну, ты же вроде с ним?
— Я сама по себе, — прервала глупую череду вопросов Яна. — Могу быть с ним, а могу и не с ним.
Она отклеилась от косяка и шагнула ко мне навстречу. Я бросил мешок и поднялся на ноги. Яна к тому времени оказалась ближе, чем я предполагал.
От нее пахло ухоженным женским телом. Никакого парфюма, да и откуда ему здесь взяться, свой тонкий, неповторимый аромат. В голове затуманилось.
Я могу себя контролировать. Могу. Всегда мог, подумаешь — пара месяцев без женщины.
Руки Яны обвили шею. Ее грудь коснулась моей.
«Что ж я в самом деле как в первый раз-то?» — пронеслось в голове злое.
— А ты, правда, в Москву идешь?
— Правда. Не боишься, что он нас убьет?
— Не-а, — озорно улыбнулась она. — Он не узнает.
И впилась в меня губами, отчего все вопросы и неловкости растаяли, как утренний туман.
Вернулся я под вечер.
Фарафонов встретил меня сам, из чего можно было сделать вывод, что мне не доверяют и контролируют или, как минимум, дают понять, что все под контролем.
Два мешка барахла Фара воспринял спокойно, как само собой разумеющееся. Зажрался он здесь, жирует. Для меня то, что я притащил из той квартиры, было по нынешним временам сокровищем. Для «большого человека» — обыденностью. Но на обед я честно заработал.
В столовке ждала Звездочка. Уж не знаю, как прошел ее первый рабочий день на новом месте, но тарелку с рыбной похлебкой она поднесла мне сама. Села напротив, совсем по-женски и пока я ел, с грустью смотрела на меня.
От этого взгляда веяло чем-то домашним. Казалось, еще чуть-чуть и Звезда скажет какую-нибудь заботливую банальность про то, что я похудел и плохо питаюсь. Но подобных банальностей Звездочка, видимо, не знала.
— Сережа, — сказала она мяукающе.
Я оторвался от пустой миски. Посмотрел на Звезду: что, мол? Она улыбнулась и покачала головой.
Жалко ее. Я хоть понимаю, что вокруг происходит, а она же сейчас примерно как я среди тайцев. Да еще и трансвестит. А Россия не Таиланд, здесь мужики с большими сиськами и девочки с длинными пиписьками — далеко не норма.
На выходе из столовки меня ждал Толян.
Он возник из сгустившихся до чернильной темноты сумерек и ловко подхватил меня под локоть:
— А ну-ка, пойдем.
Я напрягся и послушно потопал, куда вели, не задавая лишних вопросов. Хотя их было в достатке. Понятно дело, что Толян обижен, но как-то слишком резко он себя ведет. Что случилось? И куда меня тащат?
— Фара просил тебя найти, — будто прочитав мои мысли, поделился Толян.
Внутри что-то звонко оборвалось.
Ну всё. Узнал Фарафонов про то, как я с Яной в пустой квартире лизался. Теперь расплата близка, и все встает на свои места: и нежданное появление Толика, и интерес к моей скромной персоне со стороны Фары. И тональность, в которой со мной общается Толян, тоже вполне объяснима.
Я выдернул руку.
— Сам пойду.
Конвоир фыркнул, но ничего не сказал. Только шлепал за спиной. Интересно, ТОЗ свой достал, мне уже ствол в спину смотрит, или просто так гуляем?
У костра Фарафонова народу было даже больше, чем вчера. Ну что ж, если готовится суд над прелюбодеем, это оправданно. Смотреть, как мне отстригут яйца кусторезом — или что там в таких случаях устраивает Фара? — куда интереснее, чем слушать байки про Таиланд.
Хозяин кремля сидел на своем обычном месте, рядом, по левую руку, пристроилась Яна с отсутствующим видом. В груди кольнуло, причем я так и не понял отчего: не то от страха, не то от ревности.
Фара поднялся нам навстречу. Взгляд его устремился мне за плечо, туда, где топал Толян. На лице Григория появился знакомый оскал.
— Я достаю из широких штанин, — продекламировал он на манер Маяковского, — член размером с консервную банку. Смотрите, завидуйте, я — гражданин, а не какая-то там гражданка!
Вокруг захрюкали сдавленными смешками. Толян вышел у меня из-за спины с надутым видом.
— Гриша, это не смешно.
Сидевшие у костра захохотали в голос. Толян прошел мимо, сердито плюхнулся по правую руку от хозяина.
Фарафонов кивнул мне.
— Ну, а ты чего? Садись. В ногах правды нет. И между ними, — он покосился на Толяна, — как показывает практика, тоже сплошной обман.
Притихшее было похихикивание снова набрало силу. Да, Толику теперь туго придется. А вместе с ним, судя по всему, и мне: надо же и ему на ком-то срываться, а я как нельзя лучше подхожу на роль виновника всех его бед.
Я присел на бревно. Твердое и неудобное. Сегодня мне вообще здесь было крайне неуютно. Фара, видимо, это почувствовал.
— Чего ерзаешь? — прохрипел он. — До ветру охота? Сходи, и я тебе кое-что покажу.
— Не охота, — помотал я головой.
— Ладно. У тебя, значит, таец есть?
Голос Фарафонова звучал странно. Будто мы с ним были директорами двух конкурирующих шоу-уродцев, и он решил доказать мне, что его шоу круче.
Не понимая, к чему он клонит, я неопределенно мотнул головой.
— А у меня немец есть, — гордо поведал он. — Смотри. Эй, Вильгельм!
— Не Вильгельм, — проскрипел старческий голос. — Вольфганг.
Я повернулся на голос. Вольфганг сидел практически напротив меня по ту сторону костра. Выглядел немец паршиво. Старческое лицо покрывала сетка глубоких, словно шрамы, морщин. Руки потемнели от пигментных пятен. Губы посинели, глаза выцвели, приобрели белесый оттенок. Вены бугрились синими червями.
