Ему было, наверное, лет сто. Или он просто очень сильно болел.
— Вольфганг Штаммбергер, — повторил он.
— Я Сергей, — представился я.
Старик поглядел на меня странно, будто насквозь, словно не видел.
— Очен приятно, — произнес он с диким акцентом.
Губы его подрагивали и кривились. Тело тоже дрожало: не то в судорогах, не то сил у старика уже едва хватало, чтобы сидеть. Зрелище было жутким. Зачем Фара решил мне показать этого древнего умирающего старика? Что хотел этим сказать?
— Он тоже из света пришел, — охотно пояснил Фарафонов. — Говорит, что из Дубны. Знаешь где Дубна, Серый?
Я пожал плечами. Дубна это кажется за Дмитровым. Километров полста от Москвы.
— Московская область.
Фара оскалился:
— Соображаешь. А знаешь, чего там в этой Дубне замутили?
— Горнолыжный курорт, — предположил я.
— В штанах у тебя горнолыжный курорт, — подал голос Толян.
Фара смерил его взглядом.
— Толяныч, на твоем месте я бы про штаны ближайшие пару месяцев не шутил.
Толян под привычное уже хихиканье скрипнул зубами. Интересно, Фара не понимает, что каждый пинок, отвешенный им своему порученцу, или на каких ролях там Толян, аукнется потом мне? Или он решил меня чужими руками со свету сжить?
— Они там коллайдер построили.
— Йа, — скрежетнул немец. — Коллайдер «Ника». Ускоритель ноффый поколения.
— Интересно, — кивнул я, хотя ничего интересного для меня в ускорителях элементарных частиц не было.
Еще тогда, за несколько лет до анабиоза, когда все вокруг истерили по поводу БАКа, мне, честно говоря, было наплевать. Так почему меня сейчас должны взволновать сгнившие достижения издохшей науки?
— Немец говорит, это их коллайдер весь трандец устроил. — Фарафонов обвел рукой окружающее пространство. — Представляешь? Если бы не они со своей «Никитой», никто бы не заснул. И света этого дикого, из которого вы пришли, не было бы.
— И что? — я упорно не понимал, к чему он ведет.
— Типа, от столкновения частиц долбануло некисло, и волна пошла, накрыла всю планету и вступила в резонанс с нашими мозгами, потому что мы люди-человеки думающие. Мы и заснули. Кошечки собачки нет, а мы отрубились.
Немец выставил вперед вялую дрожащую руку. Сказал тихо:
— Не есть софсем так. Немношечко поиначе.
Я покосился было на старика, но Григорий не обратил на него никакого внимания, продолжил как ни в чем не бывало:
— Понимаешь? Резонанс.
— Это я понимаю, — кивнул я. — Дальше-то что?
— А ты подумай. Вот перед тобой сидит урод, из-за которого мир трандой накрылся. Мысли о мести не возникают? Убить не хочется?
Я посмотрел на старика. Немца лихорадило. Передо мной сидел очень старый, очень больной человек. Ему было плохо. Его хотелось не убивать, а спасать.
— Господи, да он умирает.
— Скучный ты человек, Серый, — поморщился Фара. — Я тебе ответ дал на самый главный вопрос: кто виноват. Люди веками мучились в его поисках. А ты просто так получил, и даже что делать не знаешь.
Немец захрипел, повалился на бок. Изо рта старика пошла пена, глаза закатились. Его били конвульсии. Я вскочил с бревна, готовый кинуться на помощь.
— Сядь! — хрипло приказал Фара.
У каждой жестокости должна быть причина и хотя бы какие-то границы. Я посмотрел на Фарафонова, сдерживая злость. Для этого человека границ, видно, не существовало.
— Он ведь умрет.
— Не умрет, — отозвался Фара. — Он сегодня уже умирал. И вчера. И позавчера. И через неделю умирать будет. Вечный немец.
Вольфганг изогнулся всем телом и обмяк. Закатившиеся глаза его вернулись на место. Взгляд сделался почти осмысленным. Тело старика подрагивало, но уже не сильно.
— Поднимите его, — велел хозяин кремля. — А то у кого-то нервишки шалят.
К немцу мгновенно подскочили двое мужиков, подняли, усадили обратно на бревно.
Я встал.
— Я пойду, завтра вставать рано.
— Так тебе не интересен этот Вильгельм? Он про всё знает. И про спячку, и про свет, который на мосту. Как это… области измененной реальности?
— Червоточины, — устало проскрипел старик. Кажется, приступ вымотал его окончательно.
— Упрощает, — оскалился Фара. — Кокетничает старый пердун. Он много умных слов тут гнал.
— Я не силен в физике, — покачал головой я.
— Ну, иди, — разрешил Фарафонов. — Спи.
… — Сережа, — промяукала Звезда. — Вставать идти надо.
Я открыл глаза. Мы заночевали посреди автострады, в проржавевшем грузовом микроавтобусе. Не самое удобное место для ночевки, но, по крайней мере, тут можно было спрятаться от диких джунглей. А здесь, в стороне от бывшей туристической зоны, джунгли были дикими.
После ночи проведенной на полу в кузове микроавтобуса болела спина, ныла шея. Но, несмотря на это, хотелось заснуть и спать дальше. Я прикрыл глаза.
— Надо-надо. — Звезда затормошила меня сильнее.
Пришлось открыть глаза и подняться.
За те дни, что мы с ней общаемся, она научилась понимать несколько десятков русских слов. «Сережа» и «надо-надо», ей почему-то особенно нравилось повторять. Я честно пытался перенять хоть что-то по-тайски, но никакими достижениями похвалиться не смог. Даже простые слова с моим произношением вызывали у Звезды улыбку и покачивание головой: мол, нет, не то говоришь. Знать бы еще, что я говорил на самом деле.
Я выбрался из фургона, огляделся. Вчера мы залезали в него уже почти в темноте. Сегодня жарило солнце, и все выглядело иначе.
Кругом были проклятые джунгли. Разбитый асфальт и ржавые останки редких автомобилей посреди тропической растительности впечатления не меняли.
Закинув за плечо рюкзак, я посмотрел на Звезду. Она по-прежнему выполняла в нашей компании роль Сусанина. Только теперь мы шли не к отелю, а к золотому свету, за которым живут духи.
Эту ерунду про духов рассказал пришлый таец с не по-тайски выпученными глазами. Он пару дней назад пришел в отель, где мы задержались, и много чего нес, но мне перевели в общих словах.
Впрочем, если бы переводили дословно, я бы все равно половину не воспринял. И не потому, что у девушки с ресепшена был плохой русский, она по-русски говорила лучше меня. Просто после того, как нашел труп Олега, я забухал. Покупая путевки, мы оплачивали только завтраки, но теперь я решил, что раз мир в привычном представлении все равно накрылся медным тазом, значит у меня all inclusive. Против такого решения никто из сбившихся в кучу выживших не выступал, и я с чистой совестью оккупировал один из местных баров.
А что еще было делать?
Выхода отсюда не было. Самолеты не летали, корабли не плавали. Друг погиб…
