Короткие очереди, стихая, погружались в трясину памяти… Звонок раздавался все громче… Лялька стояла в дверях, словно и не уходила оттуда, а электронные часы, зажатые книгами на большом, во всю стенку, стеллаже, показывали половину второго. Я схватил трубку.
— Роман?..
— Да.
— Ну что? Ничего не слышно? Не появился Вячеслав Архипович?
— Нет, Тамара Митрофановна, на западном фронте без перемен. А ваш?..
— В гостинице. Звонил недавно. Пока ничего не известно. Кстати, ездил он, оказывается, на полигон: там все тихо и спокойно, как на кладбище.
— А может, это и есть кладбище? Кладбище несбывшихся надежд?
— Ох, Роман, я знаю Беловода намного лучше вас. И уверена в его честности и порядочности. Но я также уверена в его сверхъестественном идеализме и исключительной наивности, из-за которых он частенько попадает в неприятные ситуации. Ведь у людей от природы намного больше плохих черт характера, чем хороших.
— У всех?
— У подавляющего большинства.
— Григорий Артемович, конечно, к этому подавляющему большинству не относится, — ляпнул я.
— Роман, как вам не стыдно? Ведь он полночи разыскивал Беловода, которого, кстати, плохо знает и подозревает вдобавок в чем-то нехорошем. Да и сейчас, наверное, обзванивает всех своих контактов. Во всяком случае, телефон у него постоянно занят.
Мне действительно стало стыдно. В отличие от Ляльки, которая начинала свою карьеру в «Информ-Акции», но из-за расхождения во взглядах с Гречаник была вынуждена уйти оттуда с громким «шкандалем», я не умел — да и не хотел! — спорить с Тамарой. Потому что всегда при разговоре с ней испытывал почему-то те же самые чувства, которые испытывает набедокуривший школьник при разговоре со строгой учительницей. Поэтому я лишь прокряхтел в трубку:
— Извиняюсь, Тамара Митрофановна.
Но бес противоречий, играющий мной этой ночью, заставил меня добавить:
— Поверьте, я ничего не имею против Григория Артемовича. Но, воспринимая его умом, я не могу воспринять его сердцем…
— Значит, у вас нет сердца, — рубанула Тамара и положила трубку.
Я почесал затылок. Лялька насмешливо посмотрела на меня:
— Получил?..
— Как вам не стыдно, Лариса Леонидовна? Человек волнуется. Наверное, у вас нет сердца…
Третий звонок выплеснулся на поверхность ночной тишины где-то в начале четвертого. Я в это время колдовал на кухне над старенькой кофеваркой, и Лялька, воспользовавшись этим, успела первой заскочить в кабинет. «Сейчас и ты получишь», — подумал я. Но, прислушавшись, чуть не опрокинул пустую чашку и тоже бросился в кабинет. Пробегая по коридору, сквозь открытые двери комнаты увидел, как Дмитрий Анатольевич сладко сопит, лежа на животе и безвольно свесив руку с разложенного дивана.
— Мы так волнуемся, так волнуемся, дядь Слава, — частила Лялька, схватив телефонную трубку обеими руками и вплотную прижав ее к губам. — У вас же здесь кража была. Вернее, пробовали что-то украсть. А Роман случайно рядом оказался и пытался задержать воришку. А милиция все перепутала и задержала Романа.
Она смолкла, прислушиваясь к тому, что говорил ей Беловод.
— Нет, нет! Все нормально. Роман тоже здесь. Волнуется. — Лялька блеснула на меня своими фиолетовыми глазищами, которые в полутьме казались совсем черными. — Ой, ну что же вы никому ничего не сказали? Хоть бы к нам в студию позвонили… Что?..
Лялька изумленно вздернула брови и снова посмотрела на меня.
— М-м-м… Хорошо… Найду, обязательно найду… Да, до утра… Нет, нет, никуда не пойдем. Да и на работу от вас ближе… А вы видели, что над городом сегодня творилось? Видели?.. Да… Да… Нет… Не будем. Но и вы так больше не делайте… До встречи… Обязательно передам.
Лялька задумчиво и как-то осторожно опустила трубку на рычаг старенького аппарата.
— Вам привет, Роман Ефимович, — произнесла она в пустоту.
Я прислонился к косяку.
— И больше ничего?
Лялька молчала.
— Где он, спрашиваю? Ведь это Вячеслав Архипович был?
— Да. Дядя Слава. — Лялька словно очнулась и посмотрела на меня. — Он у своего заместителя, Лохова. Делают срочные расчеты.
Я почувствовал облегчение и какое-то яростно-веселое раздражение.
— Краса-а-а-вец. Гений духа и разума. Если бы у Вячеслава Архиповича еще и денежки водились, я бы добавил: их, богатых, не поймешь.
— Вот и я не понимаю, — жалобно прошептала Лялька, и у меня почему-то защемило в груди.
— Чего ты не понимаешь, Ляль? — тихонечко, чтобы не вспугнуть ее, спросил я.
— Разговаривал дядя Слава как-то не так, как обычно. Медленно, что ли. И когда я ему про кражу рассказывала, у меня возникло такое ощущение, что он уже про все это знает. Не было в его голосе заинтересованности какой-то, что ли… Да и про свет над городом он ничего не расспрашивал… А раньше бы!.. Ромка, — внезапно всхлипнула она, — мне страшно.
На меня нахлынула такая горячая волна чего-то нежного-нежного, что я даже захлебнулся.
— Ляль, Лялечка, — боязливо притронулся я к ее плечу, — Лялечка, успокойся. Все мы устали за вчерашний день, переволновались. Ну, заработался старик! Такое дело… Ты же его знаешь. Если он что-то в голову себе втемяшит, то пусть хоть Гременец провалится, он не заметит. Успокойся.
Я произносил тихие, ласковые слова и чувствовал, что не прав: Беловода я знал как исключительно чуткого старика, который отдаст все свои изобретения ради покоя близкого — да и не только! — человека. Наверное, именно поэтому он так и не женился. Серьезные занятия сначала наукой, потом — политикой, и снова — наукой не способствовали появлению домашнего уюта. А половиниться Вячеслав Архипович не умел. Вот и кредо его звучало так: «Бери все не себе, а на себя!» И в этом они были очень близки с Тамарой Гречаник. Впрочем, Лялька тоже все это знала. Кроме последнего.
Лариса на какое-то мгновение прислонилась ко мне, и ощущение близости другого человека легонько сдавило мое сердце. Этого чувства я не испытывал уже давно. Потом она выпрямилась и снова стала хоть и обеспокоенной, но сильной женщиной. А я — крайне растерянным и уставшим мужчиной.
— Ладно. Может, ты и прав. Но вот чего я вообще не понимаю, так это того, какие такие фотографии обещал передать тебе Вячеслав Архипович?
Настала моя очередь удивляться и не понимать.
— Фотографии?
— Именно. Вячеслав Архипович сказал: «Передай Роману те фотографии, на которых мы втроем рассматриваем чертежи прожекторов. Я ему обещал». Каких таких прожекторов? Когда это мы рассматривали их втроем? Не помню. А вы, Роман Ефимович?
