— Это гость лишь запоздалый у порога твоего. Гость и больше ничего. Эдгар Алан По. «Ворон», — икнув, пробормотал он. — Перевод не помню чей.
— Такие нежданные гости имеют лицо татарской национальности, — устало отозвался я.
— Точно, — радостно завопил Алексиевский. — Ты — гений местного разлива! Отныне у меня будет новый псевдоним: Мамай Шнеерзон-Батыев. Нет, — тряхнул он головой, — ты всё-таки гений! Кобелевский лауреат.
Из-за стеклянной двери гостиницы выскользнул немного помятый милиционер.
— Сергей Михайлович, — плаксиво протянул он, — идите уже домой. Я же на посту. Мне же нужно власть применить.
Я махнул рукой:
— Оставьте, сержант. Этого «пьяниуса примитивуса» я заберу к себе. Куда ж ему идти? Еще влипнет в какую-нибудь историю.
Сержант подозрительно моргнул глазами, оценивая степень моей трезвости:
— А вы в гостинице живете?
— В гостинице, в гостинице, — ухмыльнулся я и взглянул вверх, где в уже сером небе гнойно-красным неоном мигало название: «Гременец». Некоторые лампы первых двух букв перегорели, и их почти не было видно.
Я встал навытяжку:
— Живу в гостинице «Еменец». Номер двести тридцать шестой. Цель приезда — командировка. Объекта атаки зеленого змия знаю не первый год, но в связях с ним, порочащих меня, замечен не был.
Сержант, помогая Алексиевскому взгромоздиться на ноги, неуклюже махнул свободной рукой:
— Ладно, ладно. Только, пожалуйста, вы его быстрее в номер ведите, а то он полгостиницы разбудит.
— Разбужу. Разворошу. Разбережу. Расплющу, — бубнил Алексиевский, пока я тащил его по длинному коридору и старательно вписывал в дверной проём, понимая, что слишком устал для того, чтобы устроить некоторым пьяным газетчикам хорошую головомойку. И за вчерашнее, и за сегодняшнее.
Впрочем, насчет головомойки я был не прав. Выдрав из цепких рук портфель, я засунул Пивонова для начала в ванную, стащил с него знаменитый малиновый пиджак и черную тенниску, а потом, согнув, сунул все-таки под холодную струю воды.
Мгновенно Эдуард Пивонов превратился в Д. Раконова, из которого медленно выполз Иегудиил Шнеерзон, а минут через пять в сгорбленной фигуре последнего начали проступать очертания Сергея Алексиевского.
Я накинул на него большое махровое полотенце, похлопал по мокрому темечку и пошел в комнату. Но на пороге застыл, словно тот гость из стихотворения, которое пытался декламировать Михалыч. Казалось, что все было в полном порядке. Но я знал свой порядок и ощущал любой намек на любую попытку его преодоления. В комнате кто-то побывал.
Это могла быть и уборщица. Но для чего уборщице прикасаться к убранной мной постели, положив подушку не так, как делал это я? Для чего ей выдвигать ящики стола, а потом плотно задвигать их, чего я себе никогда не позволял? Для чего, в конце концов, этой единице обслуживающего персонала лазить в мою дорожную сумку, задернув потом змейку замка до самого края, если в домашних условиях я делал это на одну треть? Еще несколько мимолетных наблюдений почти убедили меня в том, что мои вещи кто-то тщательно просматривал. И хотя ничего не исчезло, но ощущение чужих ладоней было довольно мерзким. А в душе снова заклокотала тихая тревога, от которой, как мне казалось, я уже избавился.
Появление в комнате Алексиевского спокойствия мне не добавило. Он стонал, мотал головой, вперевалку прохаживался из угла в угол и бросал кривые взгляды то в одну, то в другую сторону, чем-то напоминая мне толстого Айка. Я потер лоб. Странные ассоциации между кражей у Беловода и тщательным обыском в моем номере на какой-то миг мелькнули у меня. Но что могло быть общего в обоих случаях?.. Наверное, если бы рядом не было Алексиевского, я пришел бы к какому-нибудь умозаключению, но близость Пивонова совершенно не способствовала логическим построениям.
В конце концов, вволю настонавшись и находившись, Алексиевский упал на кровать. Я молча наблюдал за ним, но через минуту не выдержал:
— Мсье, вам придется лечь на пол. У хозяина этих апартаментов была очень трудная ночь, и он изъявляет желание погрузиться в объятия Морфея. Кроме того, за вчерашнюю шуточку с милиционерами вы заслуживаете того, чтобы спать на гвоздях.
Д. Раконов то ли хохотнул, то ли всхлипнул:
— Но все же хорошо закончилось! И весело… А я лично изъявляю желание погрузиться в объятие не Морфея, а морфия. Но, к сожалению, к наркотикам отношусь крайне отрицательно…
— Алкоголь, молодой человек, тоже наркотик.
— Детские игрушки, — фыркнул Алексиевский. — Вот сегодня ночью я видел игрища совершенно иного сорта. Есть еще, черт его возьми, — в прямом и переносном смысле — у нас порох в пороховницах. И еще кое-что.
— Последствия этих игр я уже видел.
— Ерунда. — Алексиевский закинул руки за голову. — У меня есть материал, достойный даже столичной печати… Думаешь, из-за чего я, болезный, к тебе притащился? От нечего делать? А фигушки! Я еще дома не был со вчера, поскольку несу бремя тяжелых впечатлений этой странной ночи.
— Слушай, Алексиевский, если ты хочешь поймать меня на световую удочку гременецких эффектов, то — черта с два… Эти вспышки весь город видел, и я думаю, что сегодня все выяснится. Может, разве уфологи немного попрессингуют. Но уфологам — уфологово, а ноологам — ноологово…
— Ноо… Что?.. Роман, не сбивай меня с толку. Я уже и так сбит, смят, погружен и раздавлен. И даже убежан… Эффекты… Вспышки… Ну-ну… Кстати, Волк, все, что происходило вчера, нисколько не напоминает того, что было раньше. Ведь это именно я для «Любопытки» тот материал готовил!.. Но они, плагики сволочные!.. Спокойно, Сережа, спокойно, оставим эту тему.
И Алексиевский обеими ладонями начал растирать свое еще довольно-таки пьяное лицо.
Но тема меня заинтересовала:
— Слушай, Михалыч, а что это оно значит: «Не напоминает того, что было раньше»?
Алексиевский добыл из своих бесформенных штанов пачку «Примы»:
— Только то, что я сказал. Понимаешь, Роман, в прошлый раз все эти лучи погуляли, погуляли по небу, да и пропали. Ну, разве что не просто чтобы как, а эффектно. Типа блеклого фейерверка или задувания свечек в глобальном масштабе. Вчера было интереснее.
— Я видел…
— Что же ты видел, генацвале?
— Все, — и я обескровленными от недосыпа красками описал вид сфероидов, лопающихся в гременецком небе.
Алексиевский улыбнулся, выщелкнув изо рта свои, пожелтевшие от никотина зубы:
— Роман, все это — дела давно минувших дней. Дела дней только что прошедших — немного иные.
— Ну-ну, — я сел прямо на стол.
