— Дай мне пятьдесят своих лучших воинов. Приведи Таркана и его снайперов, а также Хенрикоса. Остальные пойдут с Медузоном под его командованием, пока я не вернусь. Понятно?
— Да, Первый капитан.
Десаан задержался.
— Я что-то пропустил, брат-капитан? — спросил Сантар.
— Где он, Габриэль?
Пока остальные легионеры готовились, Сантар оглядел бесконечную пустыню.
— Поблизости, надеюсь.
— А если нет?
— Тогда я буду верить, что наш лорд сможет выбраться из любых передряг, которые с ним приключились. Ты должен сделать то же самое.
— Дело в шторме, Габриэль. Мы сражались с чем-то неестественным. В песках есть невидимые враги.
— Мир вокруг нас меняется, Ваакал. Ты и я видели это.
— Некоторые вещи нужно оставлять в темноте. Я не предвкушаю их возвращение.
Молчание Сантара намекало на его согласие.
Мир, вся галактика менялась. Они чувствовали это, все Легионес Астартес чувствовали. Сантар размышлял, по этой ли причине Император вернулся на Терру, и что это значило для их будущего. Даже любимые сыновья Императора не знали, и Габриэль видел, как сказывается на его собственном отце вызванная этим боль.
Ожидая Десаана, который отправился собирать поисковой отряд, он прикоснулся к собственноручно сделанным выемкам на боевом доспехе и задумался над верой Железных Рук в бионику. Кто бы ни были эти враги, они знали сильные стороны Легиона и как им противостоять. Плоть и железо были мощным сплавом, но, как в каждом сплаве, чтобы добиться идеальной ковки, нужен верный баланс. В этот момент их металл выглядел дефектным. Возможно, Медузон был прав на счет объединения.
Теперь это не имело значения. Они были растянуты, но победят. Это был путь Железных Рук.
Перед ними стояли пятьдесят легионеров, жаждущих действия, и он встретил их пристальный взгляд.
Кто-то или что-то захватило примарха. Сантару необходимо было знать, где и почему. И если он должен убить каждого ксеноса, прячущегося под камнями по всей пустыне, он это сделает.
— Квадрант за квадрантом, — прорычал он. — Не оставляйте ни камня, братья. Вы — личные преторианцы примарха. Действуйте как он. Найдите его.
Феррус Манус не чувствовал себя заблудившимся, и тем не менее это место было незнакомо ему.
Это была пещера, огромное и отражающее эхо пространство, которое вело в бесконечную темноту. Длинная, неровная трещина раскалывала сводчатый потолок, и он предположил, что упал в незамеченную расщелину в пустыне.
Тусклый солнечный свет проникал сквозь трещину, но растворялся во мраке.
Он несколько раз попытался вызвать Морлоков, но радиосвязь не работала. Не было даже помех. От ретинальных линз было мало пользы, и после нескольких серий пустых сведений он снял боевой шлем.
— Насколько глубоко я нахожусь? — поинтересовался он вслух. Эхо отсутствовало, несмотря на громадные размеры пещеры. Воздух был свеж и холоден. Он чувствовал его ласковое прикосновение к коже, но в воздухе был сильный запах масла и чего-то еще… благовония. Аромат был приторным, абсолютной противоположностью того, к чему он привык. Это было разложение и гедонизм; настолько далекое от твердости и дисциплины, насколько было возможно.
Когда его улучшенное зрение присоединилось к другим чувствам, ему медленно раскрылось больше деталей окружающей обстановки: колонны, линялые остатки резных фресок и широкие триумфальные арки, сделанные из камня. Он увидел монолитные скульптуры. Все они были человеческими, но он не узнал ни лиц, ни облачения. Каменные незнакомцы смотрели на него свысока разрушенными временем лицами. Один — благородный воин без головы — обвиняющее указывал на него пальцем.
— Я не рубил твою голову, брат, — сказал Феррус и зашагал прочь.
Как и его голос, шаги Ферруса не оставляли эхо и он предположил, что это из-за некой особенности геологии. Феррус провел некоторое время с братом Вулканом, который просветил его о достоинствах и отличиях земли и камня.
— Покажи мне, как превратить его в нечто функциональное и полезное, — ответил он, к большой досаде другого примарха. — В противном случае, в чем смысл?
Горгон и Дракон были похожими и, тем не менее, такими разными.
Феррус последовал за ветром, надеясь, что он приведет его к какой-нибудь трещине, которую он мог бы расколоть и таким образом соединиться со своим Легионом. Бриз вывел его из огромной пещеры в широкую галерею, которая, однако, напоминала какое-то затонувшее королевство Старой Земли. Колонны подчеркивали длинный темный путь и поднимались к высокому потолку, который исчезал во мраке. Земля под ногами была темной. Стояла вонь пепла крематория и сожженной плоти. Смертного это могло вывести из себя, но Феррус далеко ушел от подобной слабости рожденных во плоти.
Черный песок…
Мысль пришла незваной, когда он посмотрел на свои ноги.
Точно, как в долине.
— Возможно, гробница или мавзолей, — вслух посчитал он. Но здесь не было ни крипт, ни даже реликвария, только галерея, которая воняла смертью.
Куски отражающего обсидиана, черного как земля, мерцали в свете кристаллов, когда Феррус миновал галерею. Он мельком увидел что-то, или скорее часть образа, в прозрачном камне. В бездонной тьме пылал огромный пожар, и что-то еще… Оно было знакомым, и в то же время чужим.
Словно хватаясь за разбитые осколки сна, Феррус не мог удержать образ целиком достаточно долго, чтобы четко разглядеть. Где бы он ни остановился для лучшего обзора, обсидиан отражал только лицо примарха, суровое и раздраженное.
Возможно, это был очередной каприз света и геологии этого места. Несомненно, в нем было что-то уникальное.
Феррус сопротивлялся порыву извлечь Сокрушитель Наковален и разнести камень на куски, зная, что ничего не добьется этим, и отогнал желание.
«Меня не проведешь так легко», — подумал он и упрямо продолжил путь.
Он почти вышел из длинной галереи, когда что-то еще кольнуло чувства примарха.
Феррус услышал… плач.
Может быть, проделка ветра? Он не чувствовал дуновения, но звук разносился довольно легко.
Это была скорбная песня, нечто столь зловещее, что просачивалась в его душу и наливала свинцом конечности. Примарху не приходилось когда-либо испытывать печаль. Она причиняла ему боль при утрате сыновей в битве, но это был риск, неотъемлемый при том назначении, ради которого их создали. Он принимал его. Он никогда не чувствовал истинную утрату и вот теперь она овладела им, видимость реальной. Его разум наполнили образы братьев, убитых или близких к смерти, труп его отца.
