— Да не убоишься ты страхов ночных, — прошептал он, поглаживая Библию. Не желая больше лицезреть этот хаос, юноша бросил взгляд в сторону вражеского лагеря.
Встревоженный увиденным, он схватил ружье и поднял его. В их сторону направлялся какой-то огонек. Во всей этой суматохе никто не заметил его, и теперь он двигался прямо на Винсента. — Дежурный сержант!
Он сам с трудом слышал свой голос в этом шуме.
— Дежурный сержант! — Винсент оглянулся через плечо, отчаянно надеясь, что кто-нибудь придет ему на помощь, но вокруг все словно с ума посходили.
Огонек был все ближе.
В свете звезд он мог видеть одинокого человека с факелом в руке, который остановился в двадцати ярдах от него, не решаясь подойти ближе.
— Сержант Барри! — крикнул Винсент.
Никакого ответа. Надо было что-то делать. Он был на боевом дежурстве, и Барри неоднократно внушал ему, что при любых обстоятельствах он должен оставаться на посту. Он не мог сбегать за одним из офицеров: решат, что он оставил свой пост.
Надо было что-то делать.
Глубоко вздохнув, он перелез через бруствер. Держа ружье наперевес, он пошел навстречу одинокой фигуре.
«Смогу ли я выстрелить в него?» — задумался Винсент. Этот вопрос не давал ему покоя с самого начала войны. Убийство было величайшим грехом, так его научили родители. Но рабство казалось ему еще более отвратительным. Поэтому он, в конце концов, решился убежать из дому и вступить в армию, втайне все же надеясь, что в суматохе боя он не увидит мятежника, в которого ему придется стрелять.
Но, насколько он мог судить, эти люди не были мятежниками. И что теперь? Продвигаясь вперед, он решил не стрелять, что бы ни произошло, но вопреки самому себе не снял пальца с курка.
Постепенно он разглядел человека с факелом. Это был невысокий толстяк. Он был одет в длинную рубаху до колен, и у него была окладистая черная борода, доходившая ему почти до пояса.
Винсент остановился, его штык смотрел прямо в брюхо толстяка.
— Отвечай, кто ты, враг или друг? — фальцетом спросил Винсент.
Человек напротив него улыбнулся и развел руки в стороны.
— Говори, кто ты такой! — срывающимся голосом произнес Винсент.
Очень медленно человек ударил себя в грудь правой рукой:
— Калинка.
Винсент опустил штык. Разве он сможет пырнуть этого человека? Тот продолжал улыбаться.
— Черт возьми, кто там торчит?
— Это я, сержант Барри!
— Кто это «я», солдат, чтоб тебя черти взяли!
— Рядовой Готорн. Я задержал одного из них.
— Твою мать, рядовой, веди пленного сюда!
— Слышал, что он сказал? — осипшим голосом произнес Винсент, указывая ружьем незнакомцу дорогу в лагерь. — Ты должен идти со мной.
— Калинка.
— Думаю, это его имя, — устало сказал Эмил.
Эндрю согласно кивнул и уселся на походный стул. Он был совершенно вымотан, но попытался привести свои мысли в порядок. Казалось, его полк полностью утратил представление о дисциплине. Эндрю слышал, что, несмотря на все усилия Ганса, солдаты продолжали громко стенать. Да что солдаты, он и сам был напуган. Он видел лишь одно объяснение всему этому, но его ум отказывался принять его.
Они больше не были на Земле. Другого объяснения быть не могло. Но как только он пытался свыкнуться с этой мыслью, ему хотелось спрятаться в какую-нибудь нору, заснуть и молиться, чтобы проснуться в том мире, который он знал и понимал. Лучше бы он погиб во время шторма!
Все эти мысли мгновенно улетучились при звуке ружейного выстрела. В лагере воцарилось молчание.
— Ну ладно, тупые, хныкающие, ленивые ублюдки! — прорычал Ганс. — Да вы все трусливые салаги, и больше никто. Я-то думал, что в Тридцать пятом есть мужики. Вы ревете, словно дети, впервые увидевшие слона. Ведите себя как мужчины, потому что, клянусь дьяволом, следующий, кто откроет пасть, крепко об этом пожалеет, мать вашу!
В голосе сержанта явственно слышался немецкий акцент — это значило, что он с трудом контролирует себя. Эндрю задержал дыхание. Старшего сержанта боялись в полку больше, чем дьявола, и у него появилась надежда, что страх перед Шудером окажется сильнее, чем боязнь, которую они испытывали, попав в это странное место.
Кто-то тихо заворчал.
— Я слышал тебя, Фредрикс, молокосос трусливый!
Эндрю вздрогнул, услышав звук громкой оплеухи и крик боли. Он надеялся, что его офицерам хватит ума не вмешиваться; иначе ему пришлось бы строго наказать Шудера.
— Ну что, ублюдки, теперь мы поняли друг друга? Возвращайтесь на свои посты.
Через несколько секунд Шудер вошел в палатку и доложил Эндрю:
— В лагере наведен порядок, сэр.
— Я слышал, Ганс, — ответил Эндрю, внезапно осознав, что и у него стало легче на сердце после выступления сержанта. Он снова обратил свое внимание на человека, называвшего себя Калинкой.
— Значит, тебя зовут Калинка?
Человек кивнул и ударил себя кулаком в грудь. Улыбаясь, он сделал шаг вперед и, вопрошающе подняв брови, прикоснулся к Эндрю.
— Кин.
Калинка посмотрел на него и улыбнулся:
— Кейн.
— Почти так, — рассмеялся Эндрю. — Доктор, а вы что думаете?
— Странно все это, сынок, — ответил Вайс. — Несколько лет назад я был в Лодзи, навещал своего дядю.
— Это в России, да? — спросил Ганс.
Калинка уставился на Ганса.
— Rus!
Эмил взглянул на Калинку и закивал головой.
— Da, Rus!
Калинка улыбнулся ему:
— Da, Rus. — И широко развел в стороны руки, очевидно, имея в виду земли вокруг. — Suzdal, Rus, — сказал он.
— Da, da. — Вскочив со стула, Эмил схватил свой вещевой мешок, выудил оттуда манерку, открыл ее и протянул Калинке.
— Vodka, — сказал он.
Калинка широко ухмыльнулся, но бутылку взял осторожно и смотрел на нее с явной опаской. Поняв его неуверенность, Эмил отобрал у него манерку, поднес к губам и сделал могучий глоток. Улыбаясь, он протянул ее обратно крестьянину, который, следуя его примеру, сделал несколько больших глотков и с явной неохотой вернул сосуд с чудесным напитком доктору.
— Джин, — сказал Эмил, указывая на бутылку. — Получше, чем ваше пойло, а?
— Майор, дорогуша, что-то и у меня в горле пересохло, — с надеждой произнес О’Дональд.
— Нам всем не повредит пара глотков, — сказал Эндрю, и Эмил не без сожаления протянул манерку артиллеристу.
— Джин, — повторил Калинка с широкой улыбкой.
Выхватив бутылку из рук ирландца, который был явно не против опустошить ее, Вайс снова отдал ее Калинке.
— Не спрашивайте у меня сейчас объяснений, — сказал он. — Как я уже говорил, несколько лет назад я был в Лодзи и видел там множество крестьян, одетых в точности как этот. И я готов поклясться, что он говорит по-русски или на каком-то языке, чертовски похожем на русский.
