— Уф… все. Меня не трогать. — И он, ничтоже сумняшесь, прошествовал прямо по зеленоватому мраморному полу, к ворсистому розово-желтому коврику около кровати и на кровать же плюхнулся. На полупрозрачных, как лепестки, простынях отпечатались серые полосы грязи, и осыпалась бордовой коркой засохшая кровь.
— Целест! — взвыла Элоиза. Если бы она была воином, подобно брату, от Целеста не осталось и горстки пепла.
Рони тем временем, поместил Вербену в поросячерозовое и тоже пушистое кресло. Он чувствовал себя неловко в «девчачьей» комнате — среди пастельных тонов, мягких игрушек, двух трюмо красного дерева и с серебряными зеркалами, целого батальона каких-то тюбиков, баночек и бутылочек — они распространяли густой приторный аромат. Печенье, подумал Рони, и рот его наполнился слюной. Есть хотелось невероятно, но до завтрака далеко…
Он коснулся сознанием Вербены, убедился: девочка скоро очнется.
— Просыпайся, — сказал Вербене.
— Целест! — Гнев победил отвращение. Вымазанный брат был торжественно изгнан с кровати за шкирку. — Только. Попробуй. Еще. Раз…
— Прости, о несравненная сестра, мой тяжкий грех! — картинно взмахнул руками тот и устремился к Вербене. Кажется, она и впрямь просыпалась. Целеста продернула дрожь — где-то в диафрагме, он списал ее на усталость, — когда ресницы девочки шелохнулись. Освещение в комнате Элоизы было золотистым, но глаза Вербены по- прежнему сияли холодной луной.
— Где я? Почему вы… ох, нет. — Она застонала, вспоминая бар Кривоногого Джо. — Мой отец… он ведь умер, да?
Целест закусил губу. На кончике языка свернулась соль — кровавая соль.
— Да, — ответил вместо него Рони. — Прости.
Вербена резко села в кресле, и тут же согнулась, будто пораженная внезапной болью в подреберье. Угловатые плечи тряслись. Подпаленный свитер сполз с левого бесформенной ветошью.
— Что с ней такое? — шепотом спросила у брата Элоиза, но Целест только мотнул головой, опустился на корточки рядом с Вербеной. В тот момент ему хотелось быть мистиком. Или попросить Рони: сделай что-нибудь, вы же умеете. Вместо просьб он молча взял Вербену за руку и тихонько обнял — как почти никогда не обнимал своенравную и ехидную Элоизу… а может быть, вся разница в том, что отец Элоизы жив-здоров и она не одинока?..
— Прости, — повторил за напарником Целест. — Мы тебя не бросим. Правда?
— Ну и чего у вас приключилось? — Элоизе пришлось обратиться к «мозгожору».
— Ее отец оказался одержимым. Целест призвал его. Она… ей некуда идти. — Рони сглотнул. Теперь жажда пересилила голод: прилип к языку медово-ванильный аромат комнаты и самой рыжей девушки — она так похожа на Целеста, разве поменьше и… ярче. Рони жмурился. — Целест решил…
— Что я оставлю замарашку у себя. — Элоиза вздохнула, — Ладно, придумаем что-нибудь… Не выгонять же вас. Так, братец. — Она повысила тон. Вербена немного успокоилась и прижалась к Целесту, тот осторожно убрал тонкие исцарапанные пальцы. А потом вытащил из перепутанных волос заколку.
— На. Не потеряй. Это твое.
Заставить опал цвести венчиком вербы уже не вышло. Но танцовщица сжала талисман до побелевших костяшек. Там, в Пестром Квартале, она казалась то чаровницей- нимфой, то самоуверенной нахалкой, но теперь…
«Она ребенок», — вновь подумал Целест с какой-то горьковатой, словно клейкие весенние листья, нежностью.
— Братец! Вам всем надо хорошенько помыться! Но дамы первые. — И Элоиза потащила Вербену за собой.
Целест помахал вслед и устроился в том же плюшевом кресле, в котором недавно плакала Вербена, закинул ногу на ногу и достал пачку сигарет. Пачка по-прежнему была пустой. Целест чертыхнулся, смял бело-коричневый картон.
— Как тебе моя сестричка? Не сердись на нее — она ядовита, как гюрза, но в глубине души добрая… где-то очень глубоко. — Целест запустил комком-пачкой в открытое окно. Колыхнулись полупрозрачные канареечножелтые занавески.
— Угу.
Рони огляделся. Кресло в комнате одно, кровать пачкать — Элоиза рассердится. И за косматый, будто шкура неведомого зверя, ведь розово-желтых не водится, — тоже. В соседнем углу примостился овальный письменный стол с компьютером, но Рони опасался чуда виндикарской техники, а потому и стулу на колесиках не доверял. В результате, устроился на мраморном полу, поджал колени. От светильника в форме бутона пыльцой рассеивался мягкий бежевый свет. Он укутывал ласково и сонно.
— Ты не обиделся, а? Ну… — на «мозгожора», не договорил Целест, и тут же подумал: телепат наверняка считал. Сестра Магнита или нет, предрассудки Элоизу не миновали. Целест задумчиво прикусил указательный палец: «Надо будет объяснить Рони. Пусть привыкает. Меня кличут «садистом» и «палачом», ему прилепят ярлык «мозгожор»… все нормально».
— На Элоизу нельзя обидеться. — Может быть, мистик шутил. Или нет. Он уткнулся подбородком в колени, часто моргал. — Она… яркая.
Вновь не хватало слов, теперь — никакой связи с шестым, седьмым или сто двадцатым чувством. Рони пялился на дверь ванной; на мгновение возник образ Элоизы без ее фланелевой пижамы: у нее сметанно-светлая кожа, будто изнутри сияет, и гладкая, как скорлупа; вода проникает в переплетение волос, они темнеют до оттенка старого дерева, а еще капли скользят по щеке, длинной шее и вниз…
Рони мотнул головой, радуясь: мистик он здесь единственный.
— Яркая? — Целест устроился поперек кресла. С кроссовок капнуло. Пара грязных отпечатков неопровержимо свидетельствовала его вину. — Своеобразные комплименты девушкам делаешь… слушай, а ведь мы сегодня неплохо поработали. Самое главное, что Вербена в безопасности. Черт, надо только постараться, чтобы наши ее не забрали исследовать как родственницу одержимого…
Целест вновь закусил палец, будто пытаясь вытащить занозу Он опасался и Гомеопатов с их мучительными тестами, и того, что Гомеопаты — правы. Вербена опасна? Ее отец разгромил половину Пестрого Квартала и снес бар — экс-тюрьму со стенами метровой толщины, словно муравейник растоптал.
Правила — это правила.
Целест вытер обслюнявленный палец о кресло.
Нет, он не готов отдать танцовщицу хмурым дядькам и теткам из научного отдела Цитадели. Не готов. Они с Элоизой придумают легенду и для отца, и для Сената, и для ордена.
— А все-таки мы молодцы, да, Рони?
— Угу. Я есть хочу.
— Да ну тебя. Впрочем, я тоже голоден… черт, и слуг не позовешь. Ничего, запряжем сестричку.
Дверь ванной распахнулась и из горячего пара, словно из пены морской, появились обе девушки. Элоиза укутала Вербену в махровый халат все того же оттенка «девчоночьих» пеленок (во всяком случае, так именовал любимый цвет сестры Целест, заставляя злиться). Отмытая и успокоенная Вербена взирала на Элоизу, как весталка — на богиню, снизошедшую в храм. Элоиза торжественно вывела ее за руку.
