– Ты справлялся в "Альчера Мунди"[22]?
– Конечно. Но я не могу соотнести эти образы ни с чем, даже из сборника Юня. Не считая демонов, богов и прочих подобных вещей из примитивных текстов провидцев, живших до Объединения.
– Ты же не настолько глуп, чтобы доверять грёзам тех, кто исповедовал веру в божественное начало и магию чародеев. Эвандр, ты меня удивляешь.
На этом разговор окончился, и Хормейстер позволил Каю Зулэйну вернуться в Город Прозрения, невзирая на продолжающиеся возражения криптэстезика. Григора обнаружил, что в кои-то веки согласен с Максимом Головко – ситуация, почти что неописуемая в своей нелепости.
Он отбросил в сторону мысли о Кае Зулэйне, когда в зал влились очередные псионические эманации, порождённые сообщениями, которые отправили по следам сеанса связи Абира Ибн Хальдуна с X Легионом. Известие о том, что Феррус Манус обогнал свой основной флот, несясь во весь опор ради осуществления личной мести, спровоцировало шквал посланий от Рогала Дорна. Он настаивал в них на осмотрительности и строгом следовании его плану сражения, но примут ли хоть одно из них во внимание – это был уже совершенно другой вопрос. Григора начал процесс псионического освидетельствования, производя широкие взмахи руками и искусно двигая кончиками пальцев. Он надеялся, что ему попадётся ещё один обрывочный намёк на Систему, которая уже больше столетия была предметом его страстного увлечения.
Григора находился в узловой точке Империума, где сходились и расходились линии связи. Отсюда отправлялись, отзывались и перегруппировывались экспедиционные флотилии. В стенах Дворца решались судьбы десятков тысяч миров, и всё это проходило через Город Прозрения. Задача криптэстезиков состояла в просеивании огромного количества псионических энергий, остававшихся в качестве отходов. Мало кто получал удовольствие от этой работы, но Эвандр Григора нашёл в ней своё призвание.
Уже почти два столетия телепаты всех миров Империума отправляли свои мысленные передачи на Терру, и каждая из них в конечном счёте приходила к Эвандру в этот зал. В них говорилось о войнах, о потерянных ветвях рода человеческого, о героях и тру́сах, о верности и предательстве и между всем этим, – о миллионах обыденных вещей.
Он просеивал отходы псионической деятельности миллионов астро-телепатов более сотни лет, и ему доводилось обнаруживать в остаточных энергиях переданных сообщений все разновидности безнравственности, жадности и смутьянства. Он повидал самое худшее, что только было в людях, все те чёрные, мелочные, нелепые, злобные подтексты, что скрывались в тысячах разнообразных мест во всём том, что они говорили, причём даже и не подозревая об этом.
И среди бесчисленных навеянных грёзами посланий, что приходили в Город Прозрения, Эвандр Григора начал видеть проявляющуюся Систему. Он десятилетиями изучал любые Последки, которые только содержали дразнящие намёки на эту вырисовывающуюся согласованность, узнавая всё больше о её блистательной сложности с каждым обнаруженным им обрывком. Завуалированное упоминание о ней могло содержаться лишь в одной из каждой сотни передач, затем – в одной из тысячи, из десяти тысяч. Истинная суть послания всякий раз пряталась за таинственностью или безумием, скрывалась в таких тонких подтекстах, что мало кто смог бы опознать в них тайнопись, включая даже самих отправителей подобных сообщений.
Минули десятилетия, и стало ясно, что в Империуме имеется некая тайна, известная лишь разрозненной диаспоре безумцев, которые вообще не знали о существовании друг друга, но тем не менее отправляли в пустоту свои отчаянные послания в безрассудной надежде, что их предупреждение будет услышано.
Лишь здесь, в Шепчущей Башне, эти совершенно непохожие обрывки сходились вместе в одиноком напеве, старающемся пробиться через какофонию голосов.
Григора не расшифровал суть этой песни полностью, но он пришёл к одному неизбежному выводу.
Она становилась всё громче с каждым проходящим днём.
2
Восход принёс с собой свет, но не передышку от холода. Горы в вышине были ошеломительно белыми от снега, но он практически отсутствовал на крышах Города Просителей. Тысячи людей, сгрудившихся в таких ограниченных пространствах, поднимали температуру окружающей среды, и этого хватало, чтобы не дать лечь снежному покрову, но было недостаточно, чтобы мороз перестал кусаться. Роксанна поплотнее запахнула свою одежду и поёжилась, толкая цельнометаллическую стальную дверь Храма. Та громко заскрипела, раздражая слух, и тяжело хлопнула за спиной. Роксанна ступила в гулкое пространство, посвящённое скорби.
Как и большинство зданий Города Просителей, Храм был сооружён из подвернувшихся под руку материалов, которые умыкнули с мест строительных, ремонтных и переделочных работ, бесконечными циклами которых был в настоящее время охвачен Дворец. Для возведения его стен использовали обрезки мрамора, которые сложил и скрепил раствором бродячий мигу, изгнанный из Цехов Каменщиков за пристрастие к наркотикам.
Эту каменную кладку покрывало многообразие вылепленных и высеченных на ней фигур: мятущиеся ангелы с воздетыми руками, рыдающие херувимы с серебряными трубами и огромные птицы со скорбно опущенными золотыми крыльями. Мозаичные изображения плакальщиков, набранные из гиптской гальки, глядели вниз с кирпичных карнизов, а с расписных фресок, скомпонованных из битого стекла, неотрывно смотрели посмертные маски мертворождённых детей.
Храм заполняло пёстрое собрание скамей, организованных в отдельные огороженные места наподобие церковных[23]. Многие из них были заняты скорбящими семьями, собравшимися вокруг тела дорогого им человека. Некоторые покойники были стариками, но таких было меньшинство. Люди вскинули глаза на звук захлопнувшейся двери, но Роксана держала голову опущенной. Её здесь знали, но не настолько, чтобы людям захотелось с ней поговорить, и это была именно та ситуация, которая её устраивала. Такие, как она, привлекли бы к себе внимание, а это было последним, чего она желала.
На дальнем конце Храма обретался предмет его гордости – высокая статуя тёмного окраса, которая стала известна под названием "Отсутствующий Ангел". Военные каменщики забраковали исходный материал из-за какого-то изъяна в сирийском нефрите и выкинули её на свалку отходов. И, как и большинство вещей, отвергнутых Дворцом, она в конце концов очутилась в Городе Просителей.
Статуя была изваянием коленопреклонённого мужчины, чьё мускулистое тело имело классические пропорции. Она нуждалась в завершении. У неё отсутствовало лицо, которому скульптор-каменщик, по всей видимости, намеревался придать сходство с каким-нибудь имперским героем. Статуя простояла в Храме больше года, но Палладис – по каким-то ведомым лишь ему причинам – решил оставить её безликой, хотя Роксанне никогда не удавалось избавиться от ощущения, что скульптура смотрит на неё глазами, которые просто ждут, когда их изваяют в камне.
