То, что в Белой сотне далеко не сто человек, догадывались единицы. И лишь несколько высших иерархов Ордена и сам Маас знали их точное количество — на сегодняшний день Белая сотня насчитывала девять с лишним тысяч воинов. Страшная сила в умелых руках. Только вот и враг у них был особенный. Воспитанник Обители Последнего Пути король Аниора Ольгерд Коррин. Сейчас, в предрассветной тьме, император понял это совершенно точно. А вот как с ним справиться, не представлял. Совсем. И от этого не находил себе места…
Звук шагов нескольких человек, раздавшийся в коридоре, заставил Мааса удивленно приподнять бровь: как правило, в это время во дворце было тихо, как на кладбище.
— Кого там демоны принесли? — рука императора привычно потянулась за топором, и в это время в покои спиной вперед влетел стоящий у дверей часовой. Сорвать с себя парадное облачение Маас не успел. И скользнуть за портьеру — тоже: сразу же за первым Белым в покои влетел второй, и, громыхнув наручами и поножами, без чувств распластался у подоконника. А еще через мгновение в комнате стало тесно, и чей-то голос, клокоча от сдерживаемой ярости, произнес:
— Ну привет, император!
Внимательно всмотревшись в силуэт двигающегося прямо к нему мужчины, Маас почувствовал, как по его спине потекла струйка холодного пота: перед ним находился не кто-нибудь иной, а Ольгерд Коррин собственной персоной. Причем не один, а с товарищами…
— Здравствуй, Ольг… — приподнимая топор для удара, начал было он, но не успел — мимоходом выбив из его рук оружие, король Аниора схватил Мааса за грудки, и, оторвав от пола, от души встряхнул:
— Зачем тебе мой сын?
Побелевшие пальцы Мааса на топорище начали медленно сжиматься, а качнувшееся вперед туловище начало движение в положение, удобное для последующей атаки. И у меня тут же снесло крышу: уйдя в джуше, я выбил из его руки топор, и, вцепившись в сутану, оторвал императора от пола:
— Зачем тебе мой сын?!
Голова бывшего иерарха, сделавшего блистательную карьеру не без нашей с ребятами помощи, мотнулась назад, и я с трудом сообразил, что трясу его, как тряпичную куклу:
— Где Самир, падла?!
— Тише, сломаешь… — вцепившись в меня обеими руками, завопила Беата. — Так он не ответит, даже если очень захочет!
Услышав хрип бешено вращающего глазами монаха, я на всякий случай встряхнул его еще раз и поставил на пол. И, видимо, слегка переборщил со скоростью — у Мааса подогнулись колени, он схватился за шею, и, побледнев, рухнул мне под ноги.
— Смещение межпозвоночных дисков… — авторитетно заявил Вовка. — В лучшем случае. Кстати, хорошо, если не паралич!
— Дай вправлю… — отпихнув меня в сторону, Хвостик упала за императором на колени, и, пробежав пальцами по шее перепуганного до смерти монаха, обхватила ладонями его голову. Короткий рывок, и лицо Мааса начало розоветь…
— Где мой сын, ты… — с трудом удержавшись от оскорблений, зарычал я. — И нахрена он тебе сдался?
— Ни я, ни мои люди твоего сына не похищали… — с ненавистью глядя на меня, прошипел он. — Но знаешь, я начинаю об этом жалеть! Ты — не хозяин своего слова!
— Че ты сказал, тварюга? — Вовка, изобразив классическую распальцовку, набычился и попер на стоящего на коленях монарха. — Ты врубаешься, на кого гонишь, паря? И что за базар надо отвечать?!
— Щепкин! Уймись… — используя голос, рявкнул я. И, удостоверившись, что он замолк, мрачно посмотрел на Мааса: — Ты сам-то понял, что сказал?
Император, потирая шею, с ненавистью посмотрел на меня:
— В прошлую нашу встречу мне показалось, что ты придерживаешься скорее духа, чем буквы договора, и в своих действиях отталкивался именно от этого. Увы, это оказалось ошибкой — вместо того, чтобы соблюдать пускай даже недостаточно четко сформулированные договоренности, ты решил их переиграть. Зачем? Неужели тебе мало того, что у тебя есть?
— Мне чужого не надо… — рявкнул я, и вдруг отчетливо понял, что в похищении Самира Маас не замешан: мое дурацкое седьмое или восьмое чувство об этом просто орало. А через мгновение у меня опустились руки и испортилось настроение — прилет сюда был ошибкой. Или глупостью…
Перемену в моем настроении заметили все — Беата, встав с коленей, удивленно заглянула мне в глаза и встревожено спросила:
— Что с тобой? Что-то не так?
Я затравленно посмотрел на бледнеющую на глазах Машу и тяжело вздохнул:
— Он не причем. Точно. Чувствую…
Моя супруга закусила губу, потом зажмурилась, чтобы удержать подступающие к глазам слезы и отвернулась к окну, чтобы ее лицо не видел никто из нас. Глядя на ее вздрагивающие плечи и чувствуя исходящее от нее отчаяние, я заскрипел зубами от бессилия: невозможность сделать хоть что-нибудь просто сводила меня с ума. Поэтому я молча подошел и обнял ее за плечи. И задохнулся от боли, услышав ее горькие рыдания…
А через мгновение в комнате стало тихо: кто-то из ребят, наверное, решив оставить нас вдвоем, подхватив с пола Мааса, выволок его в коридор, а остальные, тихонько вышли сами.
…Маша плакала навзрыд. Сотрясаясь всем телом. Ее маленькие кулачки, вцепившиеся в отвороты моей куртки, побелели от запредельного напряжения, а хрупкие плечи поднимались и опускались так беззащитно, что мне вдруг стало за нее страшно: за все время, прошедшее с момента похищения сына она впервые позволила себе заплакать.
— Мы его найдем! Я тебе обещаю… — прошептал я, и заткнулся на полуслове: слова звучали как-то пусто и фальшиво. И делали ей еще больнее.
Потом я почувствовал, что не могу стоять на месте и бездействовать — хотелось прыгнуть в флаер и улететь. Куда-нибудь, лишь бы не стоять на месте…
— Ладно, поехали домой… — кое-как справившись со своими эмоциями, буркнула Маша. И, разомкнув мои объятия и пряча глаза, первой двинулась к дверям. Я послушно поплелся следом, не отводя взгляда от ее хрупкой шеи с таким беззащитным локоном, завивающимся под собранными в коротенький хвост волосами.
— Маша! Я тебя люблю… — вырвалось у меня, когда мы вышли в коридор, и в этот момент она ушла в джуше и сорвалась с места, уходя от арбалетного болта, пущенного практически в упор.
Тело среагировало автоматически — ускорением и смещением в сторону с линии выстрела. Момента, когда из моей ладони вырвался метательный нож, я не заметил — попытался оценить окружающую обстановку. И покраснел от стыда: для того, чтобы не почувствовать такое количество людей, бегущих по лестницам и коридорам к покоям императора, надо было быть слепоглухонемым имбецилом!
