— Это что, какой-то розыгрыш? — Она нервно рассмеялась. — Ты хочешь избавиться от меня? Я ведь к тебе не очень пристаю. Можем продвигаться медленнее, если хочешь. Я знаю, у тебя давно не было женщины.
Мне хотелось бы рассмеяться. Но я не чувствовал ни радости, ни возбуждения. Только печаль.
— Это не розыгрыш, — ответил я. — Всего лишь честность. Можем пойти в лабораторию, и я покажу тебе оборудование в ее голове для программирования снов, если хочешь.
В голосе ее звучала угроза.
— Что? О чем ты говоришь? Я не пойду туда с тобой. Ты лжешь! Ты пытаешься обмануть меня! Ничего не произошло на борту «Харона»! Ничего плохого не случилось!
— Я не хотел причинять тебе боль. Но я не лгу. Воздерживаться от неприятной правды — это и значит лгать. Я бы никогда не рассказал тебе об этом, Абрайра, потому что это причинит тебе боль. Но я знаю, что ты испытываешь ко мне определенные чувства, и ты, в свою очередь, должна знать, что они основаны на лжи. Я пытался спасти тебя от Люсио — и спас бы, если бы мог, — но я ничего не сделал. Я не тот человек, каким тебе кажусь. Твои воспоминания об этом инциденте — фальшивка. Это программа, навязанная тебе. И многое другое из твоего прошлого у тебя отобрано.
Абрайра смотрела на меня. Я не знал, что она видит в темноте своими серебряными глазами. И не понимал их выражения.
— Это правда, что я испытываю к тебе чувство, Анжело, — ответила она. — Но даже если твой рассказ правдив, мои чувства основаны не на одном — на тысяче казалось бы незначительных проявлений: ты обращался со мной как с равной, ты страдал, когда поступал неправильно, ты всегда был добр ко мне.
Я отвел взгляд.
— Ты можешь уверить себя в этом, но правда от этого не изменится.
Она долго молчала. Наконец сказала:
— Пошли! — и в голосе ее звучал страх. Когда мы вернулись в больницу, один из техников Гарсона вскрывал череп Тамары. И хоть я не раз присутствовал при вскрытии, зрелище ужасно подействовало на меня. Он вскрыл теменную и затылочную доли ее черепа и извлекал платиновые проводки из головы. Сотни тончайших невросинаптических адаптеров были подсоединены ко всем центрам ее мозга — к слуховому, зрительному, тактильному, к центру, управляющему эмоциями, а сразу за затылочной вилкой находился небольшой процессор.
— Неплохое оборудование, — небрежно заметил техник, словно резал салат на завтрак, а не вскрывал свою знакомую. — Знавал я профессиональных снотворцев, тех, что могут создавать практически совершенную иллюзию. Ни у кого такого оборудования не было. Ни у кого!
Абрайра в ужасе отвернулась от операционного стола. Я не хотел, чтобы она увидела правду в таком отвратительном обличье. Вид ее лица вызывал у меня боль. Химеры всегда испытывают ужас, когда боятся, что с ними обойдутся жестоко.
— Что ты будешь с этим делать? — спросил я у техника, желая отвлечь Абрайру.
— Продам! Рано или поздно здесь тоже потребуются создатели сновидений. Из всего этого можно соорудить три хорошие сборки.
И хотя меня тошнило от всего происходящего, я с почтением посмотрел на серое вещество мозга Тамары. Она очень хорошо знала нас, понимала наши мысли, страхи и желания. Она была непревзойденным картографом мира мыслей. И в этом мире была необыкновенно талантлива. Мне неприятно было видеть, как с ней обращаются.
Я увел Абрайру из больницы, и она упала мне на руки и расплакалась, потом вдруг оторвалась от меня и убежала. Я бросился следом, схватил за руку, остановил, и мы пошли дальше вместе. Абрайра долго плакала, потом сказала:
— Перфекто часто расспрашивал меня о моем прошлом — сразу после мятежа. Он говорил, что в прошлом со мной происходили нехорошие вещи. Я ему не верила. — Грудь ее вздрагивала, Абрайра дышала судорожно, словно вот — вот ее вырвет.
— Люди, которых я знала всю свою жизнь, говорили мне, что я переменилась. Что я впервые в жизни могу быть счастливой! — Она остановилась и долго смотрела вперед, словно видела что-то такое, что мне не видно.
— Наверное, они говорили правду, — сказал я.
— Ты считаешь, эта женщина уничтожила тебя. Но меня она старалась спасти!
— Ты не чувствуешь себя обманутой? — спросил я. — Ведь я не спас тебя от Люсио.
— Да, я чувствую себя обманутой! Но не ты меня обманул! Все, что я помню о твоих поступках, убеждает меня: ты бы сделал, если бы мог. В глубине души ты именно такой человек, каким я тебя вижу.
И я понял, что она говорит правду. И моя честность — я надеялся — не отвратила от меня Абрайру, хотя и причинила ей боль.
* * *
Все ночь шел сильный дождь, а на следующий день Абрайра пришла в больницу. Она приготовила еду и попросила меня отправиться с ней на пикник. Я согласился, и она отвела меня к машине. Мы двинулись на юг от города, и на нас не было брони. Абрайра отыскала платье с ярким многоцветным рисунком. Я надел свое белое кимоно. Чувствовал я себя неуверенно, оказавшись за пределами города без защиты. Одежда у меня была такая тонкая, что пропускала лучи солнца. Мы говорили о разных пустяках, потом Абрайра попросила меня рассказать о своей семье. Ее очаровала сама мысль о возможности принадлежать к большой семье. К югу от города, километрах в сорока, мы нашли длинный полуостров с несколькими дюнами на нем, остановились на его северной оконечности и поели. Когда еда кончилась, Абрайра сказала:
— Пойдем за дюны. У меня есть для тебя сюрприз.
Мы пошли по белым дюнам, шли легко и неторопливо. Песок после дождя намок и уплотнился, так что идти было нетрудно. Остро и чисто пахло морем, гораздо лучше, чем от разлагающихся океанов Земли, и Абрайра взяла меня за руку. Я подумал, что она захочет лечь со мной на землю и заняться любовью, и эта мысль опечалила меня.
— Ты снова думаешь о чем-то грустном, — сказала Абрайра. — О чем?
— Я решил улететь с Пекаря на «Хароне», — ответил я, — и разыскать свою семью. Корабль уходит через три недели. Я думаю, мне будет не хватать тебя.
Абрайра крепко сжала мою руку.
— Ты не можешь возвратиться! Тебя никто не ждет на Земле! Разве ты не понимаешь? Ты не представляешь себе, как там все изменилось. У тебя нет там будущего. Как ты можешь об этом думать?
— Но и здесь я не вижу будущего, — сказал я. — Тут слишком много злых воспоминаний.
— Но мы можем со временем получить и хорошие воспоминания, — возразила Абрайра, продолжая крепко держать меня за руку. Я подумал, какова может быть жизнь с чилийкой — химерой.
— Дело не только в воспоминаниях и даже не в семье, — сказал я. — Я всегда хотел служить обществу, но теперь вижу, что общество вовсе не так хорошо, как я полагал. И не думаю, что на Пекаре будет приятно жить. Когда улетят японцы — мужчины, наши люди сойдутся с их женщинами. Возможно, не сразу, но через несколько лет это произойдет. И когда это случится, наши два общества безнадежно смешаются. Наша любовь к убийству и их — к самоубийству. Не думаю, чтобы получилась хорошая смесь. Не думаю, чтобы я смог служить обществу, которое не одобряю.
