В узкую щель бронестекла Хертлинг увидел, что они поднимаются выше уровня железной дороги, на виадук. Слева потянулись какие-то склады, столбы, и рельсы несколько раз мелькнули в просветах между раскрашенными буро-красным и серым зданиями и затем поднырнули уже под них. Дорога на этом участке была в хорошем состоянии, водитель головного «Хамви» добавил скорости, и остальные машины подтянулись ближе. Последовал довольно крутой поворот влево, затем, через минуту, вправо. Было неясно, зачем русским понадобилось строить шоссе с такими изгибами, учитывая то, что с обеих сторон были преимущественно пустыри…
Мысль не успела ни к чему привести. Впереди глухо ухнуло, и бронированный пол командно-штабной машины толкнул командующего в ноги. «Хамви» повело вбок, и, кинув планшет между колен, генерал сжался в кокон, согнувшись на сиденье и обхватив себя руками, ожидая удара. Рывок, удар, еще один рывок. Водитель сумел выправить занос, и удар по тянущемуся слева разделительному бордюру был скользящим. Скорость в забронированной почти полностью машине оценить было непросто, возможно, около 60 миль в час. Но и этого хватило – сразу погасла половина индикаторных огней на панелях, запищали зуммеры звуковой сигнализации систем связи.
Скорость постепенно упала, – причем это сопровождалось недовольным рычанием двигателя, поставленного на пониженную передачу.
– Цел? – спросил Хертлинг у адъютанта.
– Да, сэр. Немного прикусил щеку.
– Голова цела?
– Да. Вы почувствовали это? Меня будто ударили под колени наполненным водой мячом. Что это было, интересно?
Машина встала, и капитан под взглядом командующего поступил абсолютно правильно: быстро выключил свой монитор, уцелевший среди нескольких умерших, и вынул М-16 из зажимов под скамьей. Сам генерал достал из кобуры М1911А1, более широко известный как «Кольт – Правительственная Модель», и деловито дослал патрон в патронник. Большинство старших офицеров носили М9, «официально» сменивший «кольт» еще в середине 80-х годов прошлого века, но Хартлингу «беретта» никогда особо не нравилась.
В бронированную дверь стукнули дважды, и водитель спереди повторил этот стук, так же дважды глухо ударив в разделяющую их перегородку. Причем ударил он явно затылком, точнее, каской. Было понятно, что связи нет. Но в отличие от них водитель хорошо видел, что происходит снаружи. Капитан открыл замок, предусмотрительно придерживая винтовку свободной рукой. Ее ствол смотрел точно в открывшийся проем.
– Сэр? – осторожно спросили снаружи.
– Все нормально, Майкл.
– Я рекомендую вам выйти и посмотреть.
– Мы выходим.
Капитан не стал вкладывать винтовку в зажимы, а взял ее с собой, спрыгивая с пылеотбойного порожка дверцы. Тоже правильно. Сам он засунул пистолет в кобуру, не разряжая, и тоже вышел. Как генерал уже понял раньше, они были на самой границе города – ярдах в трехстах впереди, у входа на двухуровневую дорожную развязку, торчал монументальный бетонный знак с его названием, как принято у русских. А вот самой развязки не было, или почти не было. Хертлинг присвистнул, оценив размеры заряда. Около 500–550 ярдов до центра развязки, еще около 50 или даже больше они прошли, пока тормозили. То есть почти треть мили – а их так тряхнуло.
Столб дыма и пыли поднимался вверх, как дым вулкана. В нескольких местах в его основании что-то горело. И можно было даже догадаться, что. Не конкретно, а в принципе. Фактический график движения, удивительно полно совпадающий с запланированным, он помнил наизусть. 35-я Механизированная дивизия была уже далеко впереди, и здесь были уже арьергардные элементы 1-й Кавалерийской. Много ценных машин, много людей, редко бывающих под огнем.
– «Камень», – произнес один из офицеров группы эскорта. – Почти наверняка «Камень». Боеголовка весом 1060 фунтов. Осколочно-фугасное снаряжение…
Все одновременно посмотрели в одном и том же направлении. Если бы взрыв был ядерным, они, скорее всего, не уцелели бы. Если бы снаряжение ракеты было химическим – выли и заливались бы системы «сигнализации о химическом нападении», установленные на всех четырех машинах. Даже если часть электронных систем их собственной командно-штабной машины была повреждена в результате удара, это вряд ли случилось во всех трех других. А «обычное» кассетное снаряжение сожгло бы, конечно, технику, но не обрушило бы второй уровень развязки на первый, разбросав бетонные плиты на такую впечатляющую дистанцию. Что касается того, «Камень» это или не «Камень», генерала это не тревожило. У «Скарабея» максимальная дальность стрельбы в 2,5–3 раза меньше, и все установки в калининградском анклаве были накрыты первым же артиллерийским ударом Многонациональных Сил. Но что SS-26 «Stone», что SS-21 «Scarab A»[39] могли нести тактические ядерные заряды. То, что взрыв был неядерным, было важнейшим прогностическим признаком. У них все получается. Они все делают правильно. Русские загоризонтным ударом разрушили развязку А191/Объездное шоссе, реально имеющую сейчас вес золота. Соответственно, графики движения блокировавшей город с востока польской 12-й Механизированной дивизии придется кроить по живому. Более того, они едва не накрыли его самого. Веди командир эскорта их колонну чуть быстрее в течение последнего десятка минут – и они вполне могли бы угодить точно под удар. Вот это был бы номер: командующий 7-й армией США, командующий армией США в Европе, командующий Многонациональными Силами погиб в первый же день миротворческой операции, накрытый тупой русской ракетой! Многие телезрители дома даже не поняли бы, что это один и тот же человек, – слишком мало прошло времени от начала операции. И каков был бы теперь ее ход?
Все разошлись по своим машинам – оставаться в неподвижности, тем более собравшись такой заметной группой, было небезопасно. Они поменялись автомобилями с парой офицеров-связистов, оставив поврежденную командно-штабную машину на прежнем месте в колонне. А Хертлинг все думал, причем не о том, о чем должен был. Не о графике движения головных элементов польской дивизии, не о том, что означает и может означать пусть неядерный, но пропущенный системой оповещения удар тактической ракеты. И даже не собственно о том, что он мог погибнуть сам, – в клочья разнесенный тысячами осколков, вмятый в бетон, расплющенный ударом плиты. Нет, он думал об ином. Что бы сказал президент, что бы сказали его враги в Сенате и Конгрессе, узнав о гибели или пусть даже ранении командующего через 20 минут после столь пафосного интервью? Не воспользовался бы кто-нибудь из политических маргиналов шансом выпятить себя, пусть даже пожертвовав будущим страны и мира? Президент слаб, он всегда может объявить произошедшее трагическим недоразумением – к радости все, разумеется, понявших русских. Выбрать несколько козлов отпущения, указать на них толпе журналистов. Развернуть мощности пропагандистской машины с обвинений русских на «снижение напряженности после трагического инцидента, вызванного своеволием нескольких офицеров, практически пошедших на мятеж…» Генерал был реалистом и понимал, что это вполне может случиться и сегодня, и завтра. Но, наверное, не послезавтра. Потому что послезавтра он уже будет во Ржеве. В конце концов, произошедшее совершенно не опровергло принятый им и всей армией США алгоритм действий: все будет зависеть от скорости их движения.
