Так и так на мне висела мокруха, в лучшем случае убийство по неосторожности.
А вообще-то в моих рассказах никто не нуждался, от меня ждали только признания. И, естественно, указаний, где тело. Но откуда мне знать, где оно, бедное крохотное тельце моей любимой?
Поэтому на все вопросы я отвечал обреченным молчанием, лишь укрепляя следователя в убеждении, что он имеет дело с настоящим тупым маньяком.
Нет, меня не били на допросах, считая, видимо, это излишним или преждевременным: должно быть, я был похож на раскаявшегося грешника, который постепенно дозревает и сам вот-вот расколется.
— Устроить тебе очную ставку с отцом Нины Георгиевны? — спросил следователь.
— Спасибо, не надо, — ответил я.
Ответ мой привел допытчика в ярость.
— Жить, значит, хочется! Ах ты, гниль человеческая. А вот возьму да и сделаю очную ставку. Полковник прямо рвется с тобой побеседовать. Дайте, говорит, я хоть яйцы ему вырву, глаза повыдавливаю и выпущу кишки, а всем остальным пускай занимается правосудие. Как тебе нравится такая перспектива?
Что я мог на это сказать? Вопрос являлся чисто риторическим и ответа не требовал.
— Будь моя воля, — продолжал следователь, — я бы таких, как ты, отдавал родственникам жертв на разборку. Пусть на части раздирают, усыновляют, кастрируют, делают что угодно. То-то была бы лафа. И смертную казнь можно было бы отменить, и осиротевшим людям хоть какое-то развлечение. Согласен ты со мной или нет?
Я молчал.
— Ну, будешь говорить, куда тело заховал?
Я безмолвствовал.
— Ах, вот, значит, как! — рассвирепел мой мучитель. — Безумству храбрых поем мы песню. Хорошо, профессор, я доставлю вам удовольствие увидеть, что мир состоит не только из университетских аудиторий. Мы вас, знаете ли, посадим в общую камеру: там таких, как вы, топят в параше либо забивают ногами насмерть.
30
И меня отвели в просторную, как школьный класс, комнату, где на каждый квадратный метр приходилось полтора арестанта.
Вы не задумывались, совместимы ли холод и духота?
Так вот, они совместимы.
— Принимайте сексманьяка! — крикнул мой сопровождающий и втолкнул меня в туманную смердевшую кислыми тряпками тесноту.
Камера недовольно загудела:
— Куда еще-то одного? И так по очереди спим! Маньяков держат в одиночках!
Из сумрака ко мне подошел тощий маленький мужичок.
— Ну, что, золотой-яхонтовый? — спросил, ерничая и кривляясь. — Кого насилуем, кого убиваем?
— Никого, — ответил я. — Честное слово.
Мужичок заглянул снизу вверх мне в лицо, постоял, склонив к плечу голову, потом повернулся, обвел сокамерников взглядом и внятно сказал:
— Чтоб никто пальцем его не тронул.
И вернулся на свое место.
31
В ту же ночь я ушел.
Вряд ли все сорок пять человек спали: лежачих мест действительно не хватало. Кто подремывал сидя на корточках, кто стоял, прислонившись спиною к стене.
На глазах у неспящих я дисминуизировался, перелез металлический порожек и через просторную щель вышел в коридор. Народ безмолвствовал: никто из арестантов даже не охнул.
Но покинуть камеру — это только полдела, надо еще выйти за пределы СИЗО.
Поверьте, это было непросто.
Охрана спохватилась утром, когда я отшагал первые десять тысяч шагов по бугристому бетонному полу, среди множества окурков и прочей тюремной дряни.
О, какая поднялась суета: беготня, крики, клацанье затворов. Меня чуть не затоптали в коридоре. Хорошо, что там были щелястые плинтуса.
Пустили собаку, она побежала прямо ко мне, клацая когтями, тыкаясь в плинтус слюнявым носом.
Третья собака из сказки "Огниво". Пасть — пещера сталактитов, зловонное дыхание, желтые глаза, каждый с театральную люстру, и этот жуткий ноздреватый язык.
Я представил, что будет, если она меня просто слизнет, и забился в свою щель как можно глубже.
Но тут собака отпрянула, присела на задние лапы, заскулила и завертелась волчком.
Собаковод дал псине пинка ("Ты что, Мухтар, взбесился? Вперед, тебе говорят!") и буквально силой поволок к выходу.
Мухтар бежал, поджав хвост, оглядываясь и по-щенячьи визжа.
Эти люди искали меня на улице, они просто не предполагали, что до выхода мне шагать и шагать. Потом спускаться по ступенькам, общим числом двенадцать, каждая — отвесная скала высотою с многоэтажный дом, а я ведь не альпинист.
А потом еще по двору, по грязному слегка подмерзшему снегу. Пешая прогулка по ледяным торосам северной Аляски в сравнении с этим моим походом показалась бы приятным развлечением.
Я шел на волю целый день.
Только к вечеру в темном углу за мусорными баками я вернулся в нормальные размеры — и обнаружил себя в подворотне соседнего дома, в том же квартале.
32
На квартиру свою возвращаться мне было нельзя, на работе появляться тоже.
Ко всему прочему, у меня с собой не было решительно никаких документов и денег. Да что там деньги: отобрали часы и даже брючный ремень.
Между тем мне срочно нужно было обновить одежду и изменить внешность: сбрить усы, например (я со студенческих лет ради поддержания своей репутации носил циничные усы и наглые бакенбарды).
Вот в таких обстоятельствах той же ночью я и совершил свою первую магазинную кражу.
Выбрав одноэтажный универмаг (именно одноэтажный, памятуя о мучительных тюремных ступеньках), я проник в торговый зал, подобрал себе полный прикид, теплую куртку, электробритву, тут же и побрился.
В кассе кафетерия нашел немного денег. Перекусывать, однако, там не стал, хоть и очень хотелось: интуиция подсказывала мне, что это было бы серьезной ошибкой.
Делал я всё это машинально, сам порою удивляясь криминальной логике собственных действий.
Старый свой костюм, к примеру, я дисминуизировал и спустил в унитаз кафетерия.
То же самое проделал с некоторым количеством товара — джинсовой одежды, дорогих костюмов и обуви: необходимо было создать впечатление, что здесь работали по-крупному, а не просто переодевались.
Среди груды ковров я позволил себе поспать — естественно, держа под боком будильник из часового отдела.
Который потом поставил на место.
Разбудили меня, однако, не часы, а охранники.
Ни с того, ни с сего тройка амбалов в пятнистых комбинезонах с короткоствольными автоматами наперевес вошла в центральный вестибюль.
Постояли, поводя стволами направо-налево, потом кто-то из них громко пёрнул, и, засмеявшись, они ушли.
Минут через десять один вернулся и, рыская, пробежал по главному залу. Развернулся, схватил пару носков и тоже ушел.
