в угоду исполнительности. Возможно, продолжала Октавия, человек перед ней хотя бы сейчас, видя воочию то, с чем они тут столкнулись, повзрослеет. Да, у него отличный боевой опыт, как и опыт командира, – но, что несомненно делает его чуть более выделяющимся представителем своей профессии, так это некая, до сих пор не выжженная суровой жизнью надежда, та самая, от которой в самый трудный момент у него получается и сохранить рассудок, и мотивировать находящихся в упадническом состоянии людей. Некий герой, всегда рассудительный и честный, порой заботившийся обо всех вокруг больше, чем о себе. Октавия не любила таких людей. Среди гражданских, где важнейшей угрозой представляется неуплата налогов или жалкая простуда, Наваро был бы на вес золота – с этим она не может спорить. Только у них тут совсем другая сторона мира. Та самая, где любая слабость может разрушить все устои и нормы, все перспективы на будущее процветание городов и поселений. А причины, по которым мимо ее ведома сюда направили Наваро, ясны чуть меньше, чем то, каким образом этот человек думает. Почему же так? А все просто: руководство боится, вот и все, а чего – уже не важно. А вот Наваро… он еще та переменная, доверить которой свою жизнь Октавия вряд ли хоть когда-то сможет всецело. Человека не сложно понять – но именно такие, как он, совмещающие в себе слишком многое, словно нашедшие невидимый баланс между светом и тьмой, пугают Октавию.
Она обогнула его и встала у входа, дав негласно все полномочия ради реализации его затеи – причем вполне разумной, думала она, пока тот общался с Троицей, погрузившись в изображения на мониторах. Поглядывая на него глазами змеиного азарта, Октавия словно витала в воздухе, не чувствуя своего тела настолько, что в определенный момент не могла ответить, стоит она сейчас самостоятельно или оперлась спиной о дверь. И это прекрасно: в такие моменты в процессе небольшого конфликта вновь был выкован из бурлящей крови девственный и чистый контроль. В такие моменты она даже позволяла себе чувствовать – чувствовать некий эквивалент счастья от мыслей и порой даже представления перед глазами тех людей, которых тут нет рядом, да и быть не может, но влияние настолько сильное, насколько легко порой кажется заговорить с ними вслух. Это так же редко, как и сладко: всецело отдавать себе отчет о погружении в теплые и приятные ощущения заботы и любви от ее семьи, чьи лица всегда выражают лишь поддержку в ее адрес, на что она всегда отвечает взаимностью. Даже те оставленные в ее каюте фотографии не дают того вовлечения, какое дает данная эйфория, достижение которой – ее лучшая награда. В такие мимолетные фрагменты Октавия чувствует себя почти нормальным человеком.
Но все это заканчивается. Вновь ее окружает поле боя, практически шахматы, где главный ее враг – это человеческий фактор. Самым отъявленным представителем которого, как ей казалось ранее, была Света, но сейчас она почти с полной уверенностью передает первенство Наваро. И дело не только в том, какой он прилежный исполнитель в нужные моменты для повышения в должности или получения желаемого назначения: уж что-что, а руки его далеко не чисты, главное – это Мойра. Крайне сильный фактор влияния на того, в чьих руках судьба мира. Долбаная любовь и долбаные чувства, думала Октавия, ругаясь заодно на себя за такую оплошность: не надо было брать Мойру, мало, что ли, толковых докторов… Хотя, с другой стороны, не облажайся первая группа, вторую отправлять бы не пришлось. Причина и следствие, сраная причина и ненавистное для Октавии следствие, причем еще не понятно, что раздражает ее больше: простота событий, из-за которых за пару дней изменился баланс сил на Улье, или же те самые изменения, следующие после. «Ничему меня жизнь не учит!» – говорила себе Октавия в каждый момент, когда ситуация выходила из-под ее контроля так просто, что порой кажется, будто бы с ней играется сама судьба. А случалось это не так часто, от чего каждый из таких случаев она помнит, даже заставляет себя помнить, как наказание.
– Атия, слышишь меня? – всецело привлек внимание Октавии начавшийся разговор по видеосвязи на центральном экране.
– Четко и ясно.
– Мы подключились к Вектору, начинаем сбор статистики по содержимому на станции. Весь процесс в реальном времени, сможете наблюдать сами, я отправил ссылку.
– Отлично.
– Да не совсем – работает лишь сорок два процента камер. Некоторые зоны вообще скрыты, придется делать внешнее сканирование, но это займет время, на виртуальной схеме они отмечены черным.
– Там все плохо? – вмешался Горди, показавшись рядом с Атией.
– Можете сами посмотреть, доступ у вас есть.
Атия и Горди открыли на своих небольших мониторах дублированные изображения из Центра. Пока каждый из них пытался сформировать общее понимание из ожидания и реальности, Наваро неспешно продолжал, держа твердый тон руководителя:
– Где-то разбиты камеры, где-то поломана вся проводка, ну а где-то, что куда хуже, обесточены целые секторы, не говоря уже о серверах. Мы должны…
– Игнорировать любой эмоциональный фон, – утвердительно и нетерпеливо вклинилась Октавия, привлекая внимание всех, вынудив Наваро отступить с его ненавистными ей мотивирующими и ободряющими речами. – Перед нами работа, не более того. Позволить себе личную эмоциональную привязанность к тем жертвам и мотивам – это повторение их же ошибок. Касается каждого. Вектор – это склад, лишь твердой рукой разобрав который, отделив полезное от бесполезного, мы сможем достичь поставленной цели. Если кто-то неспособен на профессиональный и ответственный подход к работе, прошу незамедлительно подать в отставку. Замена найдется каждому. Здесь нет ничего личного, мы стоим на страже жизни, любой наш промах, недосмотр, ошибка приведут к катастрофе для всего человечества. Наши жизни и наши чувства – это более чем приемлемая жертва ради спасения целого вида. Каждый здесь профессионал, каждый знал, на что подписывается.
Пока Октавия заканчивала сильную, даже пугающую речь, раз и навсегда закрепляющую ее как истинного лидера, Атию вновь отвлек сигнал входящего текстового сообщения на личном планшете. Она отлично знала отправителя, а значит, и содержимое было предсказуемо, отчего она даже умудрилась удивиться улавливаемому символизму, заключающемуся в прямой противоположности между словами Октавии и мотивами присланных строк. Причем удивиться достаточно сильно – так, что она не заметила окончания фундаментальной речи, реакцию на которую, судя по всему, никто не выразил чем-то большим, чем молчание. И, стараясь как можно быстрее откинуть подкатывающие, крайне непривычные, неприемлемые, но уж слишком приятные ей чувства от присланного письма, Атия хотела громко отметиться в понимании слов Октавии – все же она согласна с каждым ее словом. Но та уже с интересом смотрела на
