разочаровываются. Когда я занялся делом — настоящим делом! — я быстро понял, чего стоят все эти идеи о равенстве. Нет, никакого равенства быть не может, люди неравны по своей природе, и дело даже не в крепостном праве, которое, вы уж простите, в самом деле не мешало бы уничтожить. Дело в другом: один может работать, может делать мир вокруг себя лучше, умнее, безопаснее, а другой может только молоть языком, третий же вовсе ничего не может, только хрюкать в хлеву. И горе тому царству, где вторые получают власть над первыми при полном одобрении третьих. Нет, уж лучше держиморды в синих мундирах — не в обиду вам лично будет сказано — чем эти… противоестественные господа. А мир может изменить тот, кто может быть самому себе господином, а не тот, кто притворяется слугой народа.
— Я вас понял, — Герман едва успевал конспектировать пламенную речь промышленника. — Мы попробуем организовать следствие в этом направлении.
— Да чего там организовывать, — Пудовский хлопнул ладонью по столу. — Оставайтесь тут, да и работайте. Вашему начальству отобьем об этом телеграмму, оно вам разрешит, я полагаю. Если к завтрашнему вечеру вы представите мне обоснованный расклад насчет того, кто в моей команде является крысой, я уж сам в лепешку расшибусь, а вампира вам добуду, есть у меня кое-какие мысли на сей счет. Кстати, вы кому-то здесь уже говорили, что вы из жандармского?
— Никому, кроме барышни в приемной.
— Это Надя, моя помощница, — пояснил Пудовский. — Чрезвычайно сообразительная барышня. Я сейчас ее предупрежу, она никому не скажет. Вот что, Герман Сергеевич, оставайтесь. Надя вам поможет, подготовит документы, какие скажете.
Герману ничего не осталось, кроме как согласиться.
Глава седьмая, в которой герой, кажется, умирает
Едва стороны пришли к соглашению, Пудовский вызвал своего телеграфиста и приказал дать телеграмму в жандармское управление, а затем стал вводить Германа в курс дело.
— Про эти бумаги далеко не все знали, — начал он. — Даже о том, что они вообще есть. Только приказчики цехов — им нужно было вносить в них цифры ежедневно. Для этого им сообщали комбинацию от сейфа в конторе, где я держу бумаги, чтобы могли хоть ночью прийти да вписать. Да еще начальник охраны Давыдов, бывший драгунский майор. Проверьте их всех и скажите ваше мнение. Но негласно, конечно. А потом мы узнаем, оказалось ли ваше решение верным. У меня есть способы, чтобы узнать.
Он нехорошо улыбнулся, и Герман смекнул: с этакого, пожалуй, станется разобраться с предателем по-простому, без привлечения полиции. Вот только зачем он тогда его сейчас в это дело втягивает? Неужто правда поверил в его следственный талант? Впрочем, неважно. Герман твердо решил, что такой шанс упускать нельзя.
Дальше вместе с вызванной в кабинет Надей они отправились осматривать завод, который до этого Герман видел лишь мельком. Пудовский дал ей задание «все ему показать и дать материалы на всех, на кого попросит», но та отнеслась к своей миссии спустя рукава. Говорила она скупо, словно жемчуг роняла.
— Это стекольный цех. Здесь плавят сырье. Приказчик — Кузьмин, верхняя папка.
И так про каждый цех — негусто.
— А раньше у вас на заводе какие-то происшествия были? — спросил он между делом. — Стачки? Саботаж? Может быть, какой-то цех этим отличается?
— Ничего подобного, — холодно пояснила секретарша. — Константин Кузьмич изучал передовой заводской опыт в Британии и в Североамериканских Штатах. Как организовать работников, как выбирать приказчиков. У нас на заводе никогда не было ни бунтов, ни предательства, ничего.
— И при этом, однако, кто-то из этих чрезвычайно лояльных приказчиков, все-таки, своего хозяина предал, а? Вы, вот, на кого думаете?
— Не знаю. Ни на кого.
Только всего и ответила, пойди тут что-то узнай. Не пожаловаться ли на нее Пудовскому? Впрочем, ладно, это еще успеется.
Однако же Герман чувствовал, что его мужскому самолюбию нанесен несильный, конечно, но отчетливый укол. Не так на его осанку и харизму обычно реагировали девушки, особенно не слишком красивые. Приходилось, впрочем, терпеть — он на работе, а не на вечеринке.
Дальше зашли в небольшой конторский флигель возле заводоуправления, туда Надя принесла Брагинскому кипу бумаг и с явным выражением садистского удовольствия бросила перед ним на стол: давайте, дескать, господин жандарм, разгребайте эти Авгиевы конюшни, посмотрим, надолго ли вас хватит. Брагинский вызов принял и углубился в чтение.
Так, Кузьмин, бывший крепостной, получивший от князя вольную по просьбе Пудовского и за отдельную плату. Смышленый, отлично знает дело, за вольную благодарен по гроб жизни.
Лапин, формовщик, московский мещанин, которого Пудовский вытащил из нехорошей истории, связанной с оскорблением дворянина, чуть не кончившейся для Лапина тюрьмой.
Сидоров, резчик, которого Пудовский сманил за большие деньги с другого завода, и который проживал теперь в собственном коттедже и в ус не дул.
Циммерман, немец, возглавляющий сборочный цех, старый опытный механик, обожающий свое дело.
Монтойя. Бывший чернокожий раб, приехавший вместе с Пудовским из Бразилии. Специалист по красильному делу, обучил местных мастеров рисовать причудливые индейские узоры, которые позволили местному хрусталю выделиться на рынке.
Давыдов, драгунский майор в отставке. Изгнан из действующей армии за дуэль с графским сыном, в ходе которой тот оказался сильно покалечен. Одноглазый бретер, который, однако, за своего патрона стоит горой и предотвратил на него два покушения.
Для удобства Герман нарисовал всех шестерых подозреваемых на бумаге: бородатого Кузьмина, чернокожего Монтойю, Давыдова в мундире и так далее. Который же из них? Как понять, когда никого из них не знаешь, и даже поговорить нельзя?
На первый взгляд больше всего подозрений вызывал Сидоров. Кого однажды купили, того всегда можно купить и вторично. С другой стороны: разве революционеры своих агентов покупают? Им обычно не на что, они больше на идею напирают, а сибарита Сидорова, пожалуй, не сагитируешь. А кого сагитируешь? Уж точно не Монтойю, который, поди, и по-русски-то не говорит.
Ладно, все это была лирика, к делу касательства не имевшая. Личные качества своих приказчиков Пудовский, конечно, знал куда лучше Германа, тут с ним и тягаться было ни к чему, и не этого он ждал от жандармского следователя. Ждал он явно, что господин следователь применит логику, и с ее помощью вычислит двурушника. А раз так… включай голову, Брагинский!
Герман почувствовал приятную дрожь от задачи, которую предстояло решить. Казалось бы, еще совсем недавно он, как и всякий почти студент, жандармов презирал, а революционерам скорее симпатизировал. Теперь же ему предстояло вывести на чистую воду одного из ниспровергателей порядка, но он по этому поводу никаких угрызений совести не испытывал, а испытывал скорее охотничий азарт! Так тебе и надо, господин вампир, или кто ты там! Нечего честных промышленников шантажировать!
Начал с табелей рабочего времени: кто когда болел, кто когда был в отпуске, кто когда по еще какой надобности на своем месте отсутствовал. Пудовский сказал, что шифр сейфа менялся еженедельно, и вампир — или кто там еще — открыл его правильной комбинацией. Значит, сообщить ее мог только тот из приказчиков, кто на этой неделе был на рабочем месте.
Получалось, что самые перспективные кандидаты как на зло имели самое крепкое алиби. Ненадежного Сидорова вообще пришлось окончательно вычеркнуть — он вторую неделю лежал в больнице со сломанной ногой, а нужные цифры за него вносил Лапин.
Этот тоже по досье выходил мутным типом, но с завода во всю неделю не отлучался, так как крепко запил, и от этого Пудовский внесенные им цифры намеревался проверить лично, так как бог его знает, какую ересь он мог там в этаком состоянии понаписать.
И так кого ни возьми — все выходило, что что-то не то. Не складывалось. Как будто он все время что-то упускает.
Надя сидела во флигеле все время вместе с ним, лишь время от времени удаляясь куда-нибудь минут на десять-пятнадцать. Она старательно делала вид, что ей ни капли не интересно то, чем занимается жандарм, однако Герман видел, как она нет-нет, да и бросит на его стол заинтересованный взгляд, наблюдая за тем, как он тасует свою колоду из лоскутков с нарисованными приказчиками.
— А почему завод так странно выстроен? — спросил ее однажды Герман, перехватив этот взгляд. Его раздражало, что тащить из нее любые сведения
