– Княгиня… – Глаза Каллистрата влажно блеснули. – Постойте со мной – вместе насладимся этим последним зрелищем…
– Чего? – рассердилась я. – Еще чего выдумали – последнее зрелище! У нас знаете, сколько зрелищ еще впереди – получше этого!
Я схватила его за руку, оттаскивая от окна.
– Зачем? – ласково улыбнулся он, упираясь. – Куда спешить? Разве здесь не хорошо?
– Это у вас в голове не хорошо! – с досадой дернула я его руку. – У вас что – чувство самосохранения атрофировалось? Вы совсем о собственной жизни не думаете?
– Думаю, – согласился он. – Как раз сейчас стоял и думал. И радовался каждой ее секунде. И восхищался каждым прожитым мигом. А также тем мигом, что еще остался у меня…
– Хватит созерцать! И пустой болтовни! Это вы из-за гривны своей родовой расстроились? – Гривна? – с удивлением оглянулся он. – Ах, гривна… Нет, это все так не важно…
– Да что ж такое?! Что с вами делать? Простые люди хотя бы приказов слушаются, а вы… Эх, мыслитель!…
– Жизнь так хороша, княгиня, – проникновенно сообщил Каллистрат. – Я и раньше вам говорил, да вы не слушали. Послушайте хоть теперь…
– Это вы меня послушайте!… – начала я.
Но только махнула рукой – что с тех разговоров, когда человеку настолько нравится жить, что он даже не думает о смерти!
С очередным взрывом, потрясшим стены кремля, стекло перед Каллистратом ахнуло и разлетелось колючими брызгами.
– Полюбуйтесь, княгиня! – совершенно счастливым голосом обратился ко мне Оболыжский, радостно вытирая кровь, текущую из пореза на лбу.
– Да этак и вместе с вами тут остаться можно! – в отчаянии всплеснула я руками.
И уже повернулась уходить, когда еще одна мысль посетила меня. Последняя. Но вдруг хоть это поможет?
– Где ваша гривна? – строго спросила я Каллистрата, – Ах, оставьте, княгиня…-завел он прежнюю песню.
– Гривна где? – зло крикнула я, уставившись в его глаза.
– Гривна? – Он даже попятился под моим взглядом. – Она… лежит себе…
– Достать! – рявкнула я.
Он послушно прошел к столу, выдвинул ящик, оттуда вынул ларец, открыл, достал гладкую ленту, поблескивающую металлическими нитями, покорно протянул.
Я отрицательно мотнула головой: – Наденьте!
– Ну зачем вы опять, княгиня…
Загрохотало так, что, казалось, зашатались сами древние киршагские стены.
– Затем! – твердо сказала я. Выхватила гривну и сама повесила ему на шею поверх тетарта, врученного Оболыжскому моим сыном. – Лучше так, чем просто стоять!
Удавка гривны дернулась и с плотоядной жадностью засвистела, затягиваясь на шее у Каллистрата. Вены шеи вздулись, Оболыжский попытался уцепиться пальцами за скользкий поясок, его глаза полезли из орбит, образ сумасшедшей матери возник в голове…
– Боже! – вскричала я, пряча лицо в ладонях – Я его все-таки убила! Даже от матери он ускользнул – а я…
Полузадушенный хрип Оболыжского заставил меня отнять пальцы от глаз.
Он все еще царапал ногтями змеящиеся нити гривны, раздирая до крови кожу на шее, но с самой удавкой происходили странные изменения. Она так и не затянулась до последнего, гибельного предела. Будто внутренняя борьба шла в гривне – поверхность ее то вдруг топорщилась пузырями, то, будто истончаясь, просвечивала почти насквозь. Да и края – столь ровные у всех гривен – распушились какой-то неприличной бахромой.
А поверх всего этого бился, хлестал и извивался шнурок, на котором крепился тетарт, И с каждым ударом он все плотнее прилегал к поверхности бешеной гривны, будто погружаясь в нее. И в какой-то момент я уже не видела его – только волны искристых возмущений все метались по металлической ленте. А потом и они пропали. Вместе со шнуром.
Тетарт, не удерживаемый больше ничем, коротко звякнув, свалился на пол.
– Э-ээх! – с натугой втянул в себя воздух Каллистрат и простонал, выдыхая. – Жив?..
– Видите, как все благополучно закончилось. А вы боялись… – Я наклонилась, подняла тонкий квадратик тетарта, всунула в липкие от крови и пота пальцы Оболыжского. – Держите, лыцар. Храните и не потеряйте. Это, видимо, ключик от вашего персонального «пылающего нубоса». Что случится с гривной – починит. Пусть только он всегда с вами будет. А то может и не найтись добрая душа, которая догадается уронить тетарт куда надо…
– Я жив? – все еще не веря случившемуся, повторял Каллистрат. И неожиданно поинтересовался: – А почему мы тут стоим, княгиня? Здесь же очень опасно! В пустохляби творится что-то такое страшное, что всем надо бежать отсюда без оглядки!
– Слава богу! – с чувством произнесла я. – А я о чем вам толкую? Как раз о том: бежать надо!
– Да я тут задумался у окна… – смущенно сообщил Кал-листрат. Новые раскаты вулканических взрывов заставили его вздрогнуть. Он схватил меня за руку, потянул из комнаты, причитая: – Я не дам вам погибнуть, княгиня! Мы спасемся вместе!
– Да уж, давайте спасемся, – ворчливо согласилась я.
* * *
Вывели из кремля и из города далеко не всех. Многих просто убило, спалило заживо, засыпало вулканическим градом, но часть людей – и очень немалая – так и осталась покорно сидеть на месте, терпеливо ожидая прихода смерти.
Этот паралич воли был досадной, неожиданной помехой в спасательных операциях. В конце концов мы с Михаилом отчаялись растормошить и вывести абсолютно всех и под усиливающимся градом, по дороге, заваливаемой раскаленным пеплом, устремились вслед за колонной людей, уходящих от вулкана.
Уже издали мы наблюдали, как на месте котловины, в которой помещалась пустохлябь, растет, поднимаясь в небо, вулканический конус.
«Если там когда-то и была квазижизнь, теперь об этом можно забыть», – грустно подумала я, наблюдая в вечерних сумерках мерцание огнедышащего жерла среди туч.
Оно поднялось вверх не меньше чем на километр и оттуда, с высоты, все продолжало изрыгать яркие в ночи потоки лавы.
Вокруг меня метался Каллистрат Оболыжский. Его апатия сменилась просто неуемной энергичностью. Он да выздоровевший Бокша – вот два островка энергичности посреди всеобщей апатии. Они размещали беженцев по окрестным деревням, господ пристраивали по ближайшим усадьбам. Они просили, требовали, приказывали!… Даже Бокша начал повышать голос! Придется все-таки переводить его из антов в господа. Тем более что приказы отдавать уже почти и некому было. А необходимость в них возрастала с каждой минутой. Все анты и большая часть голутвенных, видимо, так и не отошли от шока, увидев первый раз в своей жизни вулканическое безумие. Даже отдалившись от буйства стихии, они и не думали хоть чуть позаботиться о себе. Многие так и стояли, повернувшись на запад, глядя на неожиданно возникший вулкан.
