— Пронесло. — Лимкин перевёл дух. — Давайте-ка от греха подальше выбираться на ту сторону, эти подъезды должны быть сквозные.
— Далеко ещё до тубвея? — спросил Бенджамиль, когда они вышли в тёмный, уставленный мусорными баками двор.
— Не так чтобы, — уверенно сказал Лимкин. — Километров пять. — И, заметив, что Бен тревожно озирается, указал в просвет между домами: — Видите тот ряд высоток? Как раз за ним трасса. Отсюда её не видно.
Тяжёлые медлительные сумерки черным ядом разливались под подошвы ботинок, заполняя подворотни, и Бен даже не понял, в какой именно момент наступила ночь.
Улочка, на которую они свернули, походила на видение из кошмарного сна. В своей давешней жизни Бенджамиль даже представить себе не мог подобные трущобы. Пустые провалы окон, мусор и тишина. Мертвенный свет редких фонарей вселял в сердце тихую, безнадёжную жуть. Корпуса светильников из вечного стекла были разбиты, но люминофорные элементы ещё жили своей потаённой жизнью, вырабатывая полувековой ресурс. Спутники шли вдоль тротуара, словно плыли в мутной реке, то выныривая в тусклых световых кругах, то вновь погружаясь в ночной мрак. Даже Лимкин как-то притих. И от этого Бену всё больше и больше становилось не по себе.
— Далеко ещё? — спросил он, прочистив пересохшее горло.
— Уже рукой подать, — сказал Лимкин и невнятно хихикнул.
— Вы же говорили, километров пять, а мы уж вон сколько идём. — Бен зябко повёл плечами.
— Это по прямой пять, — объяснил Лимкин терпеливо. — А мы по кривой. — Он снова хихикнул. — Вы не беспокойтесь, мистер Мэй, совсем скоро вы будете в своём аутсайде кофеёк попивать, соевый. Я тоже кофеёк люблю. Вот раньше, когда работал на дерьмолитейной фабрике, всегда себе кофеёк брал. Я ведь, мистер Мэй, следил за упаковкой готовой продукции, должность ничего себе. Восемь недоумков подо мной ходили, а я им указывал. Почти что десятник. — Лимкин вздохнул. — Я в рабочие менеджеры метил, статус «квалифи» у меня считайте, что был. Я уже жилье в белом буфере подыскивал, а оттуда и до делового кольца недалеко. Верно, мистер Мэй? Только в корпорации по-другому решили: как родилась у нас с женой Ребекка, меня с фабрики сразу и выкинули. Говорят: демографические санкции! А без работы в хорошем районе не удержишься, пришлось нам с детишками вместо белого буфера сюда перебираться, на самую окраину. Теперь чем дальше, тем хуже.
Лимкин громко всхлипнул.
— Вы же говорили, что у вас нашли синдром Патча? — осторожно спросил Бен.
— Ишь вы какой памятливый! — сказал Лимкин, сразу успокаиваясь. — Синдром детям не помеха.
И опять до Бенджамиля долетел еле слышный смешок.
— Жутко здесь как-то, — признался Бен, нервно оглядываясь по сторонам.
— Что есть, то есть. — Лимкин хихикнул громче. — Только вы не бойтесь, мистер Мэй, со мной бояться нечего, в этих местах меня все боятся. Хотя если вам страшновато по ночи шататься, так можно ко мне домой зайти. Замиля будет рада и детишки тоже. Я тут совсем рядом живу.
— Вы же к приятелю шли, — проговорил Бен, холодея.
— Ага! Был у меня один приятель, — охотно согласился провожатый. — Его, как вас, звали Беном, только не Бенджамилем, а Бенедиктом. Он умер. Но раньше я с ним поссорился. Он оказался плохим человеком, не пришёл на похороны моего Рахиба. Как можно дружить с человеком, который не приходит хоронить твоего сына?
— Разве ваш сын мёртв? — Спина Бенджамиля покрылась холодным потом, он с ужасом глянул на своего спутника, и на миг ему показалось, что глаза Лимкина светятся во тьме ровным фосфорическим светом.
— С чего вы это взяли? — спросил маленький человек подозрительно.
— Я, наверное, ослышался, — пробормотал Бенджамиль. — Мне…
Но в этот момент они вошли в очередной круг света, и Лимкин неожиданно остановился.
— Что? — испуганно спросил Бен.
— Идите-идите, я сейчас догоню. — Лимкин криво улыбнулся. — Штиблет расстегнулся.
Не смея противоречить, Бенджамиль сделал десяток неуверенных шагов и оглянулся. Слэй Лимкин, присев на одно колено, копался с застёжкой своего ботинка. Бен прошёл ещё немного вперёд, борясь с нестерпимым желанием побежать сломя голову, и поравнялся с последним фонарём. Дальше была тьма и металлическая ограда.
— Здесь тупик! — хрипло крикнул Мэй, оборачиваясь.
— Я знаю, — негромко сказал Лимкин, бесшумно возникая на границе светового ореола.
Бенджамиль невольно отшатнулся и попятился назад.
— Куда же ты, белый корпи? — ласково поинтересовался маленький человек, хищно вытягивая жилистую шею. — Там тупик.
Не помня себя от страха, Бен рванулся влево, пытаясь проскользнуть между стеной дома и своим жутко изменившимся провожатым. Лимкин с невероятным проворством повторил манёвр, и неожиданно сильные, цепкие руки притиснули Бенджамиля к облупленной штукатурке. Бен попробовал дёрнуться, но что-то острое упёрлось в его шею, прямо во впадинку под нижней челюстью.
— Не надо бегать! — оскалясь, прошипел Лимкин. — Сломаешь ноги, как доберёшься до своего аутсайда?
Боясь пошевелиться, Бенджамиль скосил глаза вниз и увидел длинный стеклянный осколок, прижатый к своей шее, увидел вздувшиеся синие жилки на тыльной стороне сухой ладони и капельки крови между пальцами, мёртвой хваткой сжавшими острые края стекла. И от вида этих темных капелек Бенджамиль Мэй неожиданно пришёл в себя. Не то чтобы он перестал бояться, нет, он боялся по-прежнему, но мозг его вышел из ступора и лихорадочно заработал в поисках спасения.
— Что вы делаете, мистер Лимкин?! — прохрипел Бен, пытаясь отодвинуться от колючего острия.
— Воплощаю в жизнь учение Дарвина! — Глаза Лимкина сверкали, мелкие брызги слюны долетали до лица Бенджамиля. — Сильный ест слабого. Разве ты ещё не понял? Ты слаб, а я силен и расчищаю место для своих детей. Не крутись! — Безумец надавил на стекло чуть сильнее. — Ты у меня будешь тринадцатым! Польщён? Оценил иронию числа? Или вам, беленьким корпи, запрещают думать о всяких суевериях? Надо же какая удача! Тринадцатый, и белый парень! Ещё никогда не убивал белую крысу из аутсайда!
— Но я не сделал вам ничего плохого, мистер Лимкин! — в отчаянии прошептал Бен.
— Это не имеет значения! Что там у тебя?
Рука Лимкина наткнулась на медальон с оракулом, и в тот же миг раздался громкий сухой щелчок. Ярость на лице Лимкина в одну секунду сменилась испугом, испуг — удивлением, а удивление — гримасой боли. Безумный маньяк взвыл сквозь оскаленные зубы, выронил стекло и, схватившись за правое бедро, навзничь рухнул на асфальт, исторгая стоны и проклятия. Бен, как во сне, оторвался от стены и сделал пару неверных шагов.
