Конечно, если бы что-то хоть намеком подсказало окружающим, что это — полицейский автомобиль, я мог бы спать спокойно — мало кто любит связываться с полицией, — но наш отдел предпочитает себя не рекламировать.
Машина тронулась с места и медленно поползла в гору по узким улочкам — спешить тут было опасно; мокрый асфальт мостовой блестел точно смазанный маслом. Площадь перед музеем была пуста, памятник, изображающий какого-то мужика в тужурке, угрожающе вытаращился на меня позеленевшими буркалами. Все окна приземистого массивного здания были темными, и только одно — на первом этаже — отбрасывало тусклый прямоугольник света на залитую водой брусчатку. Я толкнул тяжелую дверь — она оказалась незапертой, и смутное предчувствие неладного охватило меня. В коридоре было пусто — мои шаги эхом раскатились по пустынным сводам. На какой-то миг мне почудилось, что я слышу не просто эхо — словно где-то вдалеке кто-то быстро пробежал мимо, — но звук тут же стих.
— Профессор! — крикнул я.
Молчание.
Из приоткрытой двери комнаты номер пять в коридор вырывалась узкая полоска света.
Первое, что бросилось в глаза, когда я вошел, — это царивший в комнате хаос. Странно, там, во Фьорде, на ферме тоже все было перевернуто, но там все было иначе. Туг, которого в другой жизни звали Ральф Густавсон, крушил все в припадке помрачения, не оставляя ни одной целой вещи; порыв безумца, обуреваемого только одним-единственным желанием — крушить и резать. Здесь же разгром осуществляла методичная и, я бы даже сказал, хладнокровная рука. Кожаная обшивка кресла была вспорота крест-накрест; ящики, выдвинутые из стола, лежали кверху дном; книги, сброшенные с полок, громоздились на полу бесформенной грудой. Словно кто-то поспешно, но тщательно обыскивал комнату — вот как это выглядело. Не было лишь того, из-за чего, собственно, и поднялась вся эта суматоха, — архива, с которым работал Берланд.
Зато было еще кое-что.
Я заметил его не сразу — обыскивая комнату, преступник сдвинул с места массивный стеллаж, и теперь он заслонял лежащее на полу тело. Сначала я увидел нелепо вывернутый ботинок, торчащий из- под стола, а уж потом и самого Берланда. Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы понять, что с ним случилось. Вся левая сторона груди у него была разворочена и почернела от запекшейся крови. Стреляли явно с близкого расстояния. Судя по степени убойности, орудие убийства явно смахивало на «магнум».
Я нагнулся и дотронулся до шейной артерии Берланда. Пульс еще бился — слабый, прерывистый… Это явно была агония. Веки раненого слабо дрогнули; мутный взгляд остановился на моем лице и внезапно стал осмысленным; губы приоткрылись и из них вместе со свистящим дыханием вырвалось:
— Инспектор…
Я наклонился еще ниже.
— Все в порядке, профессор. Сейчас я вызову помощь…
— Нет… мне уже ничто не поможет… они… не успел… дельфин…
Он явно бредил. Я успокаивающе похлопал его по плечу:
— Хорошо-хорошо, не волнуйтесь.
Он вдруг отчетливо произнес:
— Только вы… Больше никто! — И, торжествующе улыбнувшись, добавил: — Я так и думал.
Глаза его закрылись, он вздрогнул, вытянулся, и через миг жизнь покинула его.
Я подошел к телефону, подхватил беспомощно раскачивающуюся трубку и набрал номер нашего ведомства.
* * *
22 декабря 2031 года
Помощнику генерального секретаря ООН
Джеку Лундгрену
от доктора физико-математических наук
Юджина Ионеску
Дорогой Джек!
До меня дошли слухи о закрытом совещании в Женеве и, что самое главное, о результатах этого совещания. Вы все-таки решили открыть этим пришельцам допуск на Землю. Я понимаю — другого выхода у вас не было, и все это очень смахивает на хорошую мину при плохой игре. Конечно, мы сейчас не в том положении, чтобы вступать в вооруженную конфронтацию с пришельцами из космоса. При том уровне технологий, который у них имеется, они просто сотрут нас с лица земли. Но, может, вам все-таки стоило бы немного затянуть переговоры — ты ведь старый дипломатический волк! Я понимаю, установить эмбарго на ввоз новых технологий — это до некоторой степени выход. По крайней мере, это позволит нам хоть как- то контролировать их деятельность на Земле. Но, может, нам вообще стоит задуматься — а что это за деятельность такая? Мы с тобой достаточно пожили на этом свете, чтобы не строить иллюзий: если кто- то предлагает вам бескорыстную помощь, значит, он рассчитывает получить выгоду. Мы тут, на Земле, и между собой-то договориться не можем — кто же сумеет понять, что на уме у пришельцев? Тем более что они, по крайней мере внешне, мало чем отличаются от людей — вполне естественно, мы ждем от них человеческих чувств и человеческих реакций. Джек, а что, если это их внешнее сходство — просто маска? Личина? Как мы угадаем, что за этим скрывается на самом деле? Что они вообще рассказывали тебе о своем родном мире? Ничего? А если и рассказывали что-то, то как проверить достоверность этих сведений?
Джек, я ученый. Я верю только в то, что можно проверить на опыте, только в то, что известно достоверно. А достоверно мы имеем следующую цепочку событий: совершенно необъяснимый (какие бы версии ни выдвигали наши доблестные газетчики) взрыв ракетной установки на Мексиканском нагорье; падение Харона и тот хаос, который за этим последовал; появление тугое и их стремительное и страшное распространение по всему земному шару; и, наконец, появление пришельцев. Весьма вероятно, что между этими событиями нет никакой связи. Но если есть, Джек, может, стоит задуматься, не стоит ли за этим чья- то направляющая рука? Я постараюсь кое-что выяснить — не знаю, что из этого получится, но тем не менее советую тебе поразмыслить над моими словами. Привет Рэйчел и Бобу. Надеюсь увидеться в Баден-Бадене; в Женеве сейчас слишком неуютно.
Твой Юджин.
* * *
«Нью-Йорк тайме»
от 2 февраля 2032 года
Вчера за рабочим столом скончался от паралича сердца видный ученый, лауреат Нобелевской премии в области точных наук, автор фундаментальной монографии «Разум в зеркале Вселенной» доктор Юджин Ионеску. Редакция выражает соболезнование родным и близким покойного. Отпевание в среду в католической церкви на Двенадцатой авеню. Цветов не приносить.
* * *
Берген
27 октября 2128 года
10 часов утра
— Говорю тебе, это не по нашему ведомству, — проворчал Антон, — я передал это дело направо.
Направо — то есть полиции. Наш отдел, как я уже говорил, располагается слева по коридору.
— Он был убит потому, что я ему не поверил, — настаивал я. — Если бы я бросился туда со всех ног, как он просил, может, я успел бы его спасти или, по крайней мере, схватил бы убийцу. Это моя вина, шеф.
— Олаф, кто бы его ни убил, это не туг. И ты это отлично знаешь. Почерк не тот. Значит, нашему отделу сюда нос совать нечего, у нас и без того хватает неприятностей.
— Но я обязан…
— Ты обязан выполнять мои распоряжения, — сухо сказал Антон, — а я обязан отчитываться перед начальством. У меня, знаешь, тоже начальство имеется. И не собираюсь я вешать на отдел убийство какого-то очкарика. Да мало ли во что он впутался? Может, склад наркотиков в музее устроил?
— Антон, ты прекрасно знаешь, что это не так. Я проверял — отзывы о нем самые положительные. Это был вполне добропорядочный человек, ученый с мировой репутацией.
— Дорогой мой, сейчас не так уж сложно стать ученым с мировой репутацией. Да кто теперь вообще занимается наукой? Горстка идиотов?
Антон если уж упрется, его с места не сдвинешь. А тут он, видно, раз и навсегда решил, что дело с неопределенным исходом на наше ведомство вешать нечего, раз уж есть возможность этого избежать. Наскоком его не возьмешь — тут нужно терпение. А потому я спокойно сказал:
— Антон, он занимался Смутным временем. А ты не хуже меня знаешь, когда было отмечено первое появление тугов. Может, при раскопках Технологического центра всплыли какие-то документы?
— Может, — неохотно согласился Антон, — и где же эти документы?
— Исчезли…
Он неопределенно хмыкнул, но я видел, что в его сонных глазах под тяжелыми веками мелькнула искорка.
— Он тебе вроде бы что-то сказал перед смертью.
— Да… но я ничего не понял. Бред какой-то.
Он вздохнул.
— А где Карс?
— Работает с тугом. Ты же знаешь, он должен отчитаться перед своими.
— И когда он освободится?
