Итак, я тоже смогу жить в этом прекрасном и величественном месте. В цитадели настоящей цивилизации. Романтики называли Сидней Последним Римом. Философы глубокомысленно говорили о нем как о венце всей Западной цивилизации. Его называют Анклавом — из-за его разительного контраста с внешним миром. И Гигаполисом — из-за того, что он так огромен, что кажется, будто здесь живет миллиард людей.
Только лишь в одном кондоминиуме, в котором я сейчас находился, была тысяча квартир. В нем жило почти столько же людей, сколько во всем Генераторном. А во всем Сиднее, вместе с пригородами, их можно насчитать несколько десятков миллионов. Среди них — все те, о ком мы слышим, кем мы восхищаемся, на кого равняемся. Политики, которые вершат судьбами мира. Олигархи, которые этим миром владеют. Знаменитые музыканты, актеры, писатели, спортсмены. Выдающиеся ученые. Скандальные журналисты и блоггеры. Абсолютно все они сейчас здесь, за этим окном.
Разве не стремился я всю жизнь тут оказаться?
Но мне всего пятнадцать. И мысль, что я подпишусь под обязательством, которое свяжет меня на следующие двенадцать лет, была слишком пугающей, чтобы я мог легко с ней смириться.
Сеть специнтернатов «Вознесение» была отлично готова к тому, что абитуриенты захотят узнать о ней побольше. У них был замечательный сайт, центральное место на котором занимал их герб — ангел-хранитель со щитам, а под ним девиз на полукруглой ленточке: «Долг. Ответственность. Честь».
О программе обучения говорилось очень кратко, в основном общими фразами: «используются самые современные методики», «опытный коллектив педагогов», «повышенное внимание физической активности», «под постоянным наблюдением врачей», «высокий уровень безопасности».
Утверждалось, что приоритетами образовательной программы является «воспитание высокой дисциплины, чувства ответственности, общественного сознания, законопослушности, а также командного духа и чувства товарищества».
Об условиях жизни было сказано еще меньше: о разделении на мужские и женские группы, которые «проживают и учатся отдельно», о «комплексном четырехразовом питании, рацион которого формируется индивидуально с участием диетологов» и о «хорошо налаженном режиме дня со множеством спортивных, игровых и развлекательных мероприятий».
На сайте была целая библиотека отзывов.
Первыми были, конечно, официальные отзывы сильных мира сего — мэра Сиднея Уоррена Свифта, знаменитого мецената Джейсона Хаберна и главы наблюдательного совета консорциума «Смарт Тек» Алана Хьюза. Разве что сам Протектор Уоллес Патридж не почтил «Вознесение» своим вниманием.
За ними шли краткие, на пять минут, видеообращения выпускников, записанные после вручения дипломов, а также бывших выпускников, записанные по прошествии пяти и даже десяти лет после выпуска. Я нашел нескольких выпускников, которые учились именно в «моем» Специнтернате № 4 в Сиднее.
— Меня зовут Омар Махди, — говорил красивый, крепкий, смуглый мужчина в военной форме. — Я провел свое детство в ужасном месте под названием Иран. Я не хочу о нем вспоминать. Четвертый интернат «Вознесения» — это место, где я впервые почувствовал себя человеком. Нужным, полезным. Настоящим членом общества. Я очень благодарен моим воспитателям за то, что они мне дали. Прошло десять лет со дня выпуска. Я возмужал и многого достиг в своей жизни. Я капитан, командую ротой в 223-ей отдельной аэромобильной бригаде Объединенных миротворческих сил Содружества. Участвую в миротворческой миссии в Никарагуа. Награжден несколькими медалями. И я скажу следующее. Сквозь все свое юношество и взрослую жизнь я пронес тот огонь, который зажег во мне мой интернат…
Следующей была красивая, но суровая латиноамериканка с блестящими темными волосами, спадающими на ее белый халат.
— Я Флорентина Лопес. Я провела ранние годы на пустошах Аргентины. Ела крыс. Спала в подвале. Пила неочищенную воду. Тяжело болела. Не умела даже читать и писать. Я не хочу даже думать о том, кем бы я не было сейчас, если бы судьба не подарила мне шанс, дав возможность пройти реабилитацию в центре Хаберна в Рио-Гальегос и получить образование в Четвертом специнтернате «Вознесения». За два года я превратилась из забитой, перепуганной девчонки в уверенную в себе девушку с правильными жизненными приоритетами. В меня заложили там прочный стержень, и теперь меня не сломать. Я окончила медицинский институт, работаю сейчас в корпорации «Омикрон медикал», а по окончании контракта планирую стать врачом Красного креста. Буду помогать детям войны в Северной Африке…
Таких сообщений были десятки. Говорившие выглядели очень искренне. Правда, все выпускники говорили больше о том, как им было плохо до интерната, да о том, чего им удалось достичь или чего они планируют достичь после, но никто ни словом не упомянул о веселеньких деньках, проведенных в интернате. По-видимому, место это все-таки довольно суровое.
Я не был уверен, что так уж хотел, чтобы во мне кто-то зажигал огонь или вкладывал в меня прочный стержень. Я неплохо чувствовал себя и без посторонних предметов.
Но ничего явно плохого о «Вознесении» я найти не смог. «Помойные» сайты, с которых я обычно черпал всяческие сомнительные слухи, сплетни и теории заговора в противовес официальной информации, были недоступны — провайдер блокировал их, предупреждая о нежелательном контенте. Я и прежде слышал, что в Содружестве контроль над Интернетом поставлен на высоком уровне.
Задумчиво закусив губу, я набрал Дженни.
То был непростой разговор. Помню, поначалу она очень удивилась и расстроилась. В какой-то момент даже хотела было расплакаться. Но когда мы подошли к решению, и я прямо спросил ее, как она считает мне стоит поступить, ответ Дженет Мэтьюз оказался довольно категоричным.
— Не думаю, что у нас с тобой есть выбор, Димитрис. «Желтая зона» — это не альтернатива. Никто в здравом уме не отправится жить туда по своей воле. Роберт был с тобой честен. Не думаю, что он скрывал бы от тебя еще какие-то варианты, если бы они были.
— Но мы с тобой не сможем видеться, Джен. Очень долго. Сейчас весна 77-го. А я выйду из интерната только летом 79-го.
— О, Димитрис, ты сам прекрасно знаешь, как я мечтаю о том, чтобы наконец быть с тобой вместе. Мы ведь так давно это планировали! Мне чуть ли не каждую ночь это снится. Но какой мне смысл сесть и расплакаться? Мы давно не виделись, но не забыли друг о друге. Значит, сможем продержаться еще — и снова не забудем.
— Думаю, мне будет несложно помнить о тебе за решеткой этого интерната. Тем более, что парни с девушками живут там в отдельных корпусах и почти не встречаются. Но как насчет тебя? Ты будешь жить прекрасной, полной жизнью, поступишь в колледж, вокруг тебя будет множество парней…
— О, Димитрис, ты что, ревнуешь? — она мило улыбнулась. — Не беспокойся об этом. Мы, девушки, не такие, как вы, в этих вопросах. Я сосредоточусь на учебе, и парни будут интересовать меня меньше всего. Я дождусь тебя, и мы будем вместе, как и мечтали. Обещаю!
— А что, если мне не позволят поступить в воздушную академию?
— С чего бы это? У тебя ведь прекрасное здоровье, есть все необходимые данные. Я уверена, что, если ты будешь постоянно твердить, что хочешь туда попасть, и указывать это во всех анкетах, которые вы там будете заполнять — все будет хорошо.
Мы проговорили с Дженни полчаса, но она так и не смогла убедить меня окончательно. Я долго еще бороздил просторы Интернета, ища все новые отзывы о «Вознесении». Не переставал обдумывать все это, делая зарядку: растягиваясь, отжимаясь, приседая, качая пресс. И еще раз обсудил все возможные варианты за ужином, который я провел вместе с семейством Ленцов. Роберт и Руби доброжелательно и ненавязчиво склоняли меня к тому, что «Вознесение» — это единственный верный вариант. Одиннадцатилетний Дэвид, видимо, испытывающий какие-то подростковые комплексы, вообще со мной не говорил.
Но все-таки, укладываясь спать на диване в чужой квартире, я так и не был до конца уверен в своем решении. Меня посещали и другие мысли.
