не успела до конца обратиться. Хотя локти уже заметно заострились, а ноги выгнулись так, что коленки торчали чуть-ли не над лопатками. Она почти вся почернела, но её деформированная челюсть всё ещё впивалась в икру Креоны, и губы подрагивали.
Сама чародейка лежала ничком и не двигалась, даже не реагируя. Девушка-упырь чуть не сломала ей ногу, зажав икру стальными пальцами.
Мокрый Виол как раз выбрался сбоку, раздвигая траву, и вытаращил глаза:
— Маюновы слёзы мне в печень! — он разглядывал картину, почему-то прижимая к себе дубину, будто её могли отнять.
А впрочем…
Я вырвал дубину из его рук и, коротко размахнувшись, метнул её в заросли, прямо над головой хладочарки. Послышался короткий взвизг кикиморы, и испуганное удаляющееся шуршание.
Не сказать, чтоб меня заботила местная экология, но, если кикимора напьётся яда упыря и сбежит, местные будут разгребать последствия ещё пару лет.
— Ого, — бард проводил взглядом шуршание травы, и чуть отступил мне за спину, — Там кто был? Ещё упырь⁈
— Целых десять, — ответил я, сделав шаг к упырю.
Схватил обессиленную тварь за шею под затылком, я дождался, пока она заворчит и разожмёт пальцы, а потом оторвал её от колдуньи. Чёткие рваные следы зубов поблёскивали зеленью. Твою ж мать-Бездну! Много, очень много яда.
Меня раздирал целый букет эмоций.
Ну, злость, это понятно… Из-за этой злости я так сильно отбросил упыриху, что сломал ей шею. Ну ничего, она и так уже была мертва.
Ещё я чувствовал обиду — спрашивается, какого хрена я спасал эту отмороженную дуру, если она через пять минут на упыря наткнулась?
Неожиданно для себя я испытывал и жалость… Как говорится, мы в ответе за тех, кого приручили. Одновременно возник страх, ведь знания Жреца подсказывали мне, что время уходит.
Слишком, слишком много яда!
— Ты куда, громада⁈ — Виол растерянно обернулся, когда я оттолкнул его и побрёл к озерцу.
Где-то тут… Ага, вот она.
Я сгрёб целую охапку крапивы и поскакал обратно. Сунул в рот… м-м-м… — двыфавый швэт! — а-а-а… чуть не выплюнул, но, шипя от боли, продолжил жевать листья.
Крапива отгоняет нечисть, и сможет чуть-чуть заглушить действие яда. А значит, у меня будет больше времени.
Вернувшись назад, я снова отпихнул барда, и выплюнул жвачку на икру колдунье. Растёр, прочёл короткое заклинание, чувствуя тепло под пальцами. Получилось, нет? А, морось небесная, без разницы!
Я закинул её на плечо, резко развернулся, шлёпнув босыми пятками Креоны по лицу барду. Ну что ж, попытка спасения номер два.
— За мной, — рявкнул я и понёсся сквозь траву.
— А?
Прижимая колдунью к груди, я бежал уже изо всех сил, прикрываясь рукой от стеблей. Мне кажется, или у неё тело холодное? Она уже обращается?
Мне ничего не угрожает, но вот Креона ещё до обращения просто помрёт от солнечных лучей. Вообще, она же колдунья холода… у них как там с температурой тела? Может, это для неё норма?
Кстати, в моём мире все эти маги стихий не считались особо сильными. Вот магия Тьмы и Света — это реальная мощь, потому что за нашими спинами стояли два единственных бога, Бездна и Небо.
Остальные маги использовали только свои собственные силы, и чуть-чуть силы природы, а на них далеко не уедешь. Но если примешаешь к своей стихии магию Тьмы, за которой стоит богиня Бездна, вот тогда да, можно и разгуляться.
Сзади, спотыкаясь, ругаясь и поминая Маюна с его песнями, за мной бежал бард.
— Ох, что будет, что будет⁈ — причитал бард, — Громада, она такой же станет, да⁈ Как та, которая её укусила⁈
Я бежал молча. А ведь мне казалось, что ночью мы пронеслись совсем немного, всего-то метров сто, но бежать до обоза с надсмотрщиками пришлось долго.
— Маюна мне в почки, громада! Она хоть симпатичной останется⁈
— Успокойся, грязь, — прорычал я, снижая скорость.
Над колосками травы уже виднелись крыши повозок. Почти все были целы, и я, не доходя до дороги несколько метров, на всякий случай встал, прислушиваясь.
Вокруг стояла мертвенная тишина, нарушаемая ветром и карканьем ворон. Музыка для Тёмного Жреца, стоящего перед полем битвы.
Вороны почти не взлетали, и я видел их над травой, когда они изредка с криками переругивались над повозками. Уже пируют, а значит, в обозе все мертвы…
— Зачем мы вернулись? — прошептал Виол, — Я не хочу больше в цепи.
— Некому больше сажать тебя в цепи.
— Значит… Значит, там такие же твари? Громада, ты сдурел⁈ — зашипел он, — В караване много народу было!
С шумом выдохнув, я схватил барда за небритый подбородок и задрал его голову кверху:
— Что видишь, глупец⁈
Тот хотел вырваться, но я держал крепко.
— Пусти, мне же больно!
— И что?
— Ну, ты же листва, — попытался он донести до меня очевидную вещь, — Ты причиняешь мне боль.
— Могу шею свернуть, и боль исчезнет, обещаю.
То, с каким спокойствием я это сказал, заставило барда внимательно посмотреть наверх.
— Небо вижу… — нехотя прошептал Виол, — Солнце.
— И что это значит? — уже снисходительнее спросил я, отпустив его.
— Что?
— Нет впереди упырей, одни обгоревшие трупы, — я пошёл вперёд, раздвигая траву, — Под ноги смотри, а то вляпаешься, как она.
— Ты же сказал, что нет там упырей, — бубнил следом бард, потирая подбородок.
Я ничего не ответил. Несколько шагов, и мне открылась картина, которую я и ожидал увидеть. Трупы, обугленные и не очень, кровь, вороны…
Сзади послышались рвотные позывы — это выглянувший было Виол узрел обстановку и, зажав рот, скрылся обратно в траве. Мягкотелый тупица, как он смог упыря-то завалить?
* * *
Не учитывая нашей угнанной телеги, на дороге стояло пять повозок. Они были практически целые, если не считать порванного полога на большой грузовой телеге, стоявшей впереди. Почти на всех телегах-клетках были сорваны с петель створки, кроме одной — там обитатели, которых укусили через прутья, искромсали друг друга внутри, но так и не вылезли. Теперь она была полна обугленных куч.
Судя по всему, это был караван работорговцев.
Прямо передо мной в стоптанной траве валялось обугленное тело без ног, при жизни пытавшееся уползти в заросли, и только по богатым ножнам на поясе я узнал, что это был предводитель надсмотрщиков. Как там его, Толстый, вроде?
— Ну, здравствуй, свет палёный, — улыбнулся я, сразу высмотрев то, что мне нужно.
Склонившись и положив рядом Креону, я осторожно потянул из кулака Толстого полупустой бутылёк с красной жидкостью внутри. Бутылёк двинулся и остался в моей руке, а пальцы неудачника рассыпались в пепел.
Я понюхал жидкость. Так и есть — заказчик по имени Чумной выдал этим слизнякам противоядие, которое Толстый держал поближе к себе. Только ему оно не помогло.
Подсев к колдунье, я перевернул её. Девушка уже была почти одного цвета со своими волосами — серая и бледная, как начищенное серебро. Раздвинув синие губы, я влил содержимое.
Ну, больше ничего сделать нельзя. Осталось только ждать.
— О-о-о, Маюновы сопли… Она будет жить? — просипел из зарослей Виол. Среди травы виднелось его бледное, под стать полумёртвой колдунье, лицо.
— Не от меня зависит, — сказал я, вставая.
Я приценился к мечу в ножнах из кожи белого цвета. Потянул за рукоять, обёрнутую атласным красным шнурком. В голубом лезвии отразился мой пытливый зелёный глаз.
Изумительная работа… Даже будучи Тёмным Жрецом, я иногда проявлял слабость, оставляя себе дорогие и качественные клинки убитых врагов. Ни один тёмный трактат не запрещал коллекционирование.
При службе в императорской армии я вполне неплохо обращался с клинками, но сейчас я вообще не чувствовал тяги к мечу. Будто бы это не моё оружие.
Скривившись, я положил клинок на землю. Не убежит.
Рядом с обугленным предводителем лежало копьё, которое тоже было распространено в армии, и я поднял его. Про себя отметил, что рука ухватилась за древко более уверенно, чем за рукоять меча. Значит, навык какой-то есть.
Стал дёргать защёлку на металлическом чехле, чтоб освободить наконечник, потом, подумав, оставил так.
Первым делом я обошёл все телеги, постукивая по бортам. Если где-то внутри или под колёсами осталась хоть одна тварь, голос