Звуки шли рядом, будто конвой. Лин видел нити, линии, пронзающие шелковистый туман и заплетающиеся узорами. Ломаные пики крика, прерывистый пунктир шепота.
— Сюда, — Мастер толкнул из ниоткуда появившуюся дверь и сразу за ней под ноги бросился песок.
Песок выжженной до бела пустыни.
Здесь даже цвета не стало и, что самое странное, Лин перестал слышать ток крови. Как если само Линово существование было под вопросом. Лин глянул на свои руки и не узнал их.
Попробовал окликнуть Мастера, но вспомнил, что словам здесь не место, а рта у него не было и нет.
Потянулся к учителю мысленно — и тот оглянулся.
Внизу что-то мелькнуло бледной сталью. То подкатилась издыхающая, размазанная гравитацией волна, перисто-пенный ее гребень. Как упавший под ноги лист огромного, небо закрывающего дерева. Лин чувствовал за спиной, за всем собой, присутствие океана. Массива информации, бледные брызги которой долетели до них совершенно случайно.
Шевельнул губами, но догадка не успела оформиться.
Мастер обхватил ладонями его лицо, заставил смотреть в глаза. Лин моргнул, вспомнил его и увидел, как безупречный мраморный лик учителя покрывают ползучие трещины. Точь-в-точь как у него самого.
Вы, задохнулся от острого понимания Лин, вы такой же.
Как я.
Мастер отпустил его, резко толкнул в грудь, Лин упал и открыл глаза.
Поморгал, разглядывая низкий потолок. Рубленое вытянутое дерево. Голос дождя, запах сухой цветочной травы.
Лин пошевелился, медленно сел. Его одолевала тянущая слабость, но он, без сомнения, был жив и не в плену. Руки-ноги-голова, все присутствовало. Место, где он находился, казалось уютным даже.
Первый откинул одеяло. Кто-то позаботился переодеть его — длинная, до середины бедра, с чужого плеча рубашка. Тонкие порты на завязках.
Дверь оказалась не заперта.
Внизу, на первом этаже Лин слышал движение. Огляделся, подыскивая оружие. И тут же укорил себя. Ему помогли и обиходили, разве стоило кидаться в бой?
Спустился по лестнице, настороженно замирая. Звуки жилья шли из дальней комнаты. Мимоходом Лин удивился, как много в этом доме теплого гладкого дерева. Пол, сама лестница, стены, потолок. Резная мебель. Красиво.
Лин подошел, ступая на самых носках. Ни одна половица не скрипнула. На кухне — должно быть, все-таки кухне — стучал нож, играла тихая музыка. За большим окном серым косматым зверем стоял дождь, его шумное дыхание глушило все звуки снаружи.
Дверь на кухню оказалась приоткрыта. Пахло печеными овощами и ярко — свежей зеленью. Лин, прижавшись к стене, украдкой заглянул в комнату. Тут же спрятался, но его заметили. Тупой стук ножа о разделочную доску прекратился.
— Привет, — окликнули его, — я тебя видел. Можешь не прятаться.
Лин смутился, досадуя и на самого себя и на нелепость ситуации в целом. Показался в дверном проеме целиком.
— Привет, — повторил незнакомец выжидающе.
Хозяин дома. Выходит, тот самый, что его спас.
О ногу его терлась крупная, форельного окраса кошка. Гнула спину и мурчала басом. Мужчина без суеты сушил руки полотенцем, улыбался, но глаза у него оставались настороженными, охотничьими. Внимательно изучал Лина — как поддетую вилами змею.
Лин уцепился пальцами, отросшими ногтями за дверной косяк. Ноги были словно наспех вставленные спички — совсем не слушались.
— Привет, — прохрипел Первый, задыхаясь от слабости.
— Зря встал, — человек мягко отстранил кошку, закинул полотенце на плечо и шагнул к Лину.
Тот отшатнулся, собираясь для контратаки, и мужчина понятливо остановился. Он был выше Лина, наверное, с Гаера ростом. Широк в плечах, узок в бедрах, темные волосы и глаза. Простая домашняя одежда, и нож он уже положил.
— Не бойся. Я тебя не обижу.
Лин едва не фыркнул. Даже в его нынешнем состоянии он был способен гораздо быстрее «обидеть» человека. По крайней мере, Лину хотелось в это верить.
— Где моя сумка?
— В надежном месте. — Мужчина склонил голову к плечу, рассматривая Первого, точно дружелюбный пес. — Меня зовут Михаил. А эта пушистая красотка — Маха. Мы из Ивановых.
— Лин, — представился Оловянный, облизывая губы. — Я из Первых.
— Лин-Лин, — Михаил улыбнулся, до ямочек на щеках, — как колокольчик.
Лин покраснел и сильнее уцепился за дверной проем. Какое глупое сравнение. Такое глупое, что даже не обидное.
— Садись за стол, Лин. Ты еще слаб, тебе нужно поесть.
Отодвинул тяжелый стул, вопросительно обернулся на Лина. Тот так и стоял, недоверчиво жался к косяку.
— Почему вы мне помогли?
— Потому что я не люблю смотреть, как умирают дети, — Михаил терпеливо вздохнул, указал подбородком на стол.
— Я не ребенок. — Ощетинился Лин. — Я Первый.
— Ради Лута. Хоть Первый, хоть Второй. Легкий овощной бульон полезен всем.
Когда Лин занял предложенное место, Михаил отошел к плите. Он был крупным, как почти все Ивановы, легко двигался. Но от него исходило не чувство звериной опасности, пригашенное человековой оболочкой, а спокойная, уверенная доброта.
Кошка Маха ткнулась Лину в голые ноги. Пощекотала усами.
— Можно погладить? — робко спросил Первый, пока Михаил возился с посудой.
— Нужно, — хозяин дома опустил перед ним чашу с прозрачным, ароматным бульоном, сбрызнутым зеленью, наставительно поднял палец, — не глаженая кошка хуже Иванова.
— И я должен вам сказать…
— Сначала ты должен поесть, — Михаил подвинул ему деревянную ложку, — все остальное потом.
***
Мастер оттянул от груди страховочный ремень. Поднялся, цепляясь за выступы внутренней обшивки, толкнул от себя обзорный экран. Стена мягко расступилась, выпуская Первого.
Эфор упал на колени, качнулся головой вперед, в пропасть, куда с ревом низвергалась пенная толща водопада. Скальный уступ был не шире табуретки. Геликтит присосался к стене и теперь сидел, полностью сливаясь шкурой с горной породой.
Сверху валила вода.
Эфор прижался к стене и напился, смачивая иссушенное болезнью горло. Оловянная чума. Прикрыл глаза, прижался лбом к холодному камню.
Значит, Тамам Шуд. Ничто иное. Лут был отравлен Золотом, интоксикация его не могла не вызвать ответную реакцию природы Первых. Поставленные Лутом сторожами, с трудом выбившие себе место и право существования, Оловянные были беззащитны перед этой первой волной, вливающейся в кровь, в ихор Лута. Первые первыми встретили удар. Тамам Шуд предварял свое появление, ослабляя сопротивление Лута, сметая его защитную функцию.
Дети, его дети. Оловянная чума не собирала цветы по одному, она одним взмахом скашивала все поле. Всех, всех. Всех детей Эфората. Всех, отмеченных темной полоской на хребте.
И всех отбраковок.
Вот только последние имели шансы ее пережить, вылежать в своей крови и желчи, сбросить кожу и обрасти новой. Мастер посмотрел на свои руки. Еще розовая, нежная, тонкая. Без следа черных нитей, силков чумы.
Он точно знал, что и Лин спасся. Сам видел его, сам вывел. Но и Лин его запомнил. Но это было неважно, неважно, потому что Оловянная чума, точно брошенное копье, поразило Эфорат в сердце. Не осталось силы, заплота, способного удержать волну Оскуро.
Золото. Тамам Шуд.
Отбраковки, подумал Мастер. Хом Полыни.
Глава 10
Гильдия торговцев с их поддержкой Утробы и движом за освобождение рукавов Оскуро сидела не то что у Гаера в глотке — уже в самой заднице. А Гаер, надо сказать, терпеть не мог, когда кто-то начинал иметь виды на его зад.
— Вздерните уже придурков!
— Всех не перевешать, — Эдельвейс был само бесстрастие. — К тому же, Гильдия исправно платит взносы Башне.
— И она же исправно роет нам всем могилы.
Гаер почесал бровь, рассматривая то, что осталось от старины Фата. Не фартовый Фат, надо же.
Постучал себя по бедру, пропел тонким голосом:
— Из чего же, из чего же, из чего же, сделаны наши мальчишки? Из кишочков, из позвоночков…
