Встал — тесно, прижавшись спиной и бедрами, животом к обнаженному, движимому железу. Рассчитал — сжать, смять его, мешало расстояние между плечами встроенных воинов, общая монолитность.
Иди он снизу, его бы затерли, как прочих. Он же был среди самого механизма. Двигался вместе, но, двигаясь, разрушал.
Рассеявшийся поток встречали люди Отражения. Хрипло рычали, кричали, пахли кровью. Месили фарш.
***
До РамРая сколопендра не дошла. Ее, распадающуюся на куски, встречали воины, рубили, сминали… Старались не смотреть — и сам РамРай отворачивался, потому что глаза его не удерживали вид бывшечеловеческих тел, спаянных между собой, слитых с железом, с жилами, с костями и механическими устройствами.
Мастер вернулся на исходную.
Он был столь же спокоен. Кажется, даже кровь его не взяла.
— Я прежде такого не видел, — ошеломленно признался РамРай. — Как это возможно?
— Дисциплина, тренировки, — скучно ответил Мастер. — Теперь делай свое дело, человек. Я же сделаю свое.
Надвигались другие сколопендры, переливались сталью. А над полем взмыли легкие, в багряном отцвете — Машины.
***
Желающие вести выстроились в линию и Эфор прошелся вдоль, быстро оценивая претендентов.
Одним из тех, кто вызвался вести Машины, оказалась Таир. Несчастная, потерявшая брата, она коротко обрезала волосы, прибилась к Косте и ходила за ранеными. Там нашла утешение и призрение.
Второй водительницей сказалась Солтон.
К негодованию Гаера, выбор пал и на Эдельвейса.
— Ты-то что полез, свин мой верный, в этот калашниковый ряд?!
— Калашный, — кашлянув, поправил манкурт.
Гаер вознегодовал еще пуще:
— Вот знай, умник, как убьют, так сразу уволю, и без права восстановления! Без парашюта из Башни выкину, как хочешь, так греби!
— Как скажете, арматор.
Мастер стоически перетерпел человеческие разборки и коротко проинструктировал бойцов.
— Не бойтесь, — первое, что сказал, мазнув взглядом по лицам. — Машины из крови человеческой созданы и к человеку же настроены. Вы над ними. Управление интуитивно понятное, сопряжению не противьтесь, это нужно для синхронизации.
— Люди Нума выведут сколопендры вместе с Властителями, — поддержал Гаер, отвязавшись от Эдельвейса, — ваше дело — эти хреновины завалить, и желательно так, чтобы наебнулись на своих же, не?!
— А железные твари? С ними что?
— Я срежу сколопендр, — сказал Мастер спокойно.
Люди переглянулись.
— В одиночку? — усомнилась Солтон. — Едва ли это возможно.
Эфор посмотрел на деву.
— Я срежу сколопендр. Это всего лишь ваша больная игрушка — и не самая удачная.
***
Как мало она знала, как мало помнила.
Память ее была точно шерсть на паршивой овце: где выстрижена клочками, где паршой поедена. Оставшееся — смято, неприглядно, ненастно.
Где ты, брат мой. Видишь ли ты меня теперь?
Не будь она рождена Хомом, где самоубийство считалось тяжким проступком, давно бы наложила на себя руки. А так жила. Тянула себя за кожу, за остриженные волосы, изо дня — в ночь, из ночи — в день.
В помощи другим нашла утешение. Там ее не сторонились, не боялись. Не шептались за спиной.
Мясо его ел и мне давал.
Внутри Машина оказалась тесной, на одного возницу. Со стен, с потолка бахромой отходили-свисали липкие нити, тянулись к ней, как живые — Таир отшатнулась, оттолкнула. Окон не было. Таир смутилась. Как понять? Первый говорил, что сами в управлении разберутся…Таир протянула руку, погладила Машину. Теплая. Может, и братова кровь в ней была? Тогда чего ей бояться?
Совсем успокоилась.
Встала посерединке, позволила окутать себя мягкими тяжами. Закрыла глаза со вздохом, а когда открыла — видела все. И поле Аркское, и — на много вперед, и — на долго по бокам. Люди так видеть не могли, а она тем паче. Братов глаз ей добрые лекарницы вынули, и была там теперь, под веком зашитым, одна пустота.
Сердце сжалось от страха, а затем взмыло птахой к самому горлу — от радости.
Машина взлетела. Таир взвизгнула, расхохоталась глухо, чувствуя под руками — потоки воздуха, чувствуя — ветер в лицо. Сладко замерло внутри, стала она Машиной, а Машина — ей.
Проклятые уродины, Властители Городов, торчали как сломанные пальцы торфяного утопца. Двигались, губили людей, а между ними вились, катились сколопендры.
Таир обошла одну черную трубу, вторую. Опрокинулась на бок, когда кто-то глупый, неумелый, попробовал сбить ее. Засмеялась вновь, но уже не радостно, а хищно, клекотно, в предвкушении. Видела, как суетились люди в окошках, как что-то тянули, готовились.
Развернулась и ударила всем телом, смахивая верхушку срезая сбрасывая размазывая людей. Посыпались как муравьи они с братом в детстве нашли муравейник сломали ах нехорошо хорошо хорошо…
Зашла на второй круг, жалея об одном — труб этих оказалось так мало, мало, мало, что едва ли ей досталось бы больше двух.
По крылу махнуло горячим, потянуло, засаднило, закрутило, но она выровнялась. Рассердилась и, пригнувшись, ударила трубу в середку, в живот. Пролетела насквозь, а труба посыпалась…
Таир сделала еще несколько кругов, выискивая противника, но больше никого не осталось. Надо возвращаться. Но как не хотелось! Она бы летела, летела бы дальше, выше…
Таир, не дури. Домой. Домой.
Голос в голове был голосом брата и ослушаться она не смогла.
Со вздохом повернула. Устала с непривычки — тело приятно ныло. Опустилась на ровное место, закрыла глаза…
Таир открыла глаз, увидела — небо. Затылку было холодно, она лежала на спине, вытянувшись, как мертвая. С трудом села. Тело казалось тесным, узким, костяным. Рядом возились, приходили в себя, другие возницы. Кто еще лежал, кто сидел, обхватив колени. Эфор похаживал, посматривал. Рядом в траве стоял открытый чемоданчик, а в нем поблескивали иглы…
— Оно… всегда так? — спросила Таир хрипло.
Не думала, что Первый ответит, но он снизошел. Как раз заряжал шприц.
— С людьми — да. Вы слишком эмоциональны. Слишком отдаетесь крови. Порой после некоторых из Машины не выдернуть — прочно сливаются.
Таир вздрогнула и оглянулась. Ее, ее Машина стояла чуть поодаль, блестела задранным носом и опущенными, усталыми крыльями. Таир зажмурилась, вспоминая слияние и полет. Почувствовала внутри себя сильную, теплую, животную судорогу — от низа живота.
— Отпустит, — сказал Эфор.
Но захочу ли отпустить я, подумала Таир, но вслух, конечно, ничего не сказала.
Легла обратно, на траву, так, чтобы видеть Машину. Улыбнулась счастливо.
Впервые за много дней и ночей она была не одна. С братом.
***
— Мастер, как его сразить?
— Я не знаю, — спокойно ответил Эфор.
Лин уставился на своего наставника, едва сдержал восклицание. Что бы Мастер чего-то не знал? Разве могло такое быть?
Они стояли, смотрели. Дымом и пламенем объятое существо билось в плотном кольце воинов Отражения, и не было с ним сладу. Явило себя за одну ночь, будто из-под самой земли вылущилось.
Люди дали твари прозвание — Дым-Волк. Дымоволк. Потому что все оно было — пасть, когти и дым с огнем. Лин прежде таковых не видел.
— Мы сражали Оскуро и за тем были поставлены Лутом. Но это существо — оно пошло от павших Оскуро, оно — последствие, и я не знаю, чем его сразить. И стоит ли.
— Мастер, но оно продолжает убивать! Его надо остановить! Я могу…
Эфор поднял руку. Лин замолчал.
— Несколько твоих собратьев уже погибли в попытке. Я не стану отправлять в бой следующих. И ты, Лин, ты тоже не пойдешь. Потому что оно тебя убьет. Эту тварь должны сразить люди. Иначе какой смысл…
Лин шумно вздохнул. Там, на поле, наступило затишье. Существо обернулось дымом и сорванной кожей, точно коконом, застыло — не на небе, и не на земле, будто отторгало его и то и другое, словно держала его незримая сила.
Люди, воспряв, пытались этот кокон порушить, но не преуспели.
