Они помолчали еще пару минут, потом стали собираться.
Вопреки ожиданиям, город не подействовал на Майка так, как он действовал на всех, проводивших большую часть жизни среди пустынных холмов и долин. Встречавшиеся на пути чудеса Майк принимал как должное и во всем искал какой-то закономерный смысл, увязывая увиденное с собственной системой понимания.
Высокие, в несколько этажей дома, прогуливающиеся по двое полицейские в широкополых шляпах, молодые кухарки, спешащие на рынок, чтобы успеть принести к завтраку продукты… Жизнь пробуждающегося города почему-то казалась Майку уже знакомой.
Чем ближе к рынку, тем больше людей, несмотря на ранний час, перебегали улицу перед рогатыми мордами туков. Животных гнали почти что сплошным потоком, и они не стеснялись облегчаться, перед тем как перейти в собственность к новым хозяевам. Прохожие скользили по рассыпанному на мостовой навозу и вполголоса ругались, опасаясь попасть под копыта растревоженных животных.
— Пепита! Немедленно домой! — раздался сердитый голос прямо над головой Майка. Он поднял голову и увидел девушку, стоявшую на балконе. Девушка улыбалась, Майку показалось, что ее улыбка предназначена именно ему.
Неожиданно рядом с Пепитой появилась толстая старуха. Схватив девушку за руку, она утащила ее внутрь.
— Баварски, смотри за туками! — крикнул Шило, заметив, как крупный самец выбирается на тротуар. Майк тут же дал шпоры своему лахману и оттеснил огромного тука обратно на проезжую часть.
Наконец широкая улица вывела измученных животных и усталых всадников на огромное торжище — площадь, казалось, без конца и края утыканную столбами с протянутыми между ними жердями, к которым вязали выставленный на продажу скот.
Шило указал на свободное место, и Майк стал помогать Гвинету и Тобби направлять туков в нужную сторону. Дело это было непростое, потому что со всех сторон доносились рев и мычание и туки заволновались, встретив такое огромное количество собратьев.
Больше всех беспорядок создавал самец, который еще на улицах пытался идти своим путем. Он все время искал себе соперника и упорно толкал рогами любого тука, относящегося к сильному полу. В конце концов Гвинет врезал ему промеж рогов заплетенной в кожу свинчаткой, и лишь после этого бык обрел покой и послушно следовал туда, куда указывали погонщики.
Когда пришла пора вязать туков к жердям, за дело взялись Тобби и Гвинет. Они проделали всю операцию очень быстро, не давая животным прийти в себя и начать сопротивляться. Майку тоже выделили одного тука и позволили привязать его за рога, терпеливо дожидаясь, пока тот справится с непривычной работой.
— Останешься с Гвинетом, Майк, — сказал Шило, не слезая со своего лахмана. — А мы с Тобби поедем искать покупателя.
— Хорошо, — согласился Майк и подхватил повод своего лахмана, чтобы тот не загораживал узкий проход между рядами. — Я думал, что покупатели приходят сами! — прокричал Майк, обращаясь к Гвинету.
— Правильно! — так же громко ответил тот, поскольку встревоженные туки ревели все громче. — Но так можно и до вечера просидеть и продать товар за гроши. Скупщики, они ведь тоже хитрые, попьют пива где-нибудь в прохладном месте, а потом приходят и берут всех тепленькими.
Между тем, помимо гиптуккеров в широкополых шляпах, среди скотных рядов стали появляться покупатели. Они неспешно мерили площадь шагами и, прогуливаясь из конца в конец, поглядывали по сторонам с брезгливой миной. Даже когда эти люди приценивались и о чем-то беседовали с продавцами, можно было подумать, что они делают гиптуккерам одолжение и покупают скот себе в убыток.
Один из таких дельцов прошел мимо туков, которых пригнали «барсуки», и, указав мизинцем на вожака группы, сказал:
— Вот этого инвалида я взял бы за двести кредитов…
При этом он так посмотрел на Майка, словно собирался дать ему мелочи на кусок хлеба.
Майк, не зная, что ответить, беспомощно уставился на Гвинета, который лениво произнес:
— Он уже продан, мистер.
— Как продан?! — удивился тот. — Я давно за вами наблюдаю — сюда никто не подходил.
— Мы этих туков по заказу пригнали, а деньги получили вперед, — продолжал врать Гвинет.
— Деньги вперед? — снова удивился покупатель. — Такого здесь не бывает, чтобы деньги вперед давали.
В ответ Гвинет безразлично пожал плечами и отвернулся, показывая, что продолжение разговора его не интересует.
— Эй, парень, ну, может, я дам цену выше! — начал заводиться торговец, не получив с ходу того, чего ему хотелось.
Стоявшие неподалеку гиптуккеры прятали ухмылки, понимая игру, которую вел Гвинет. Покупатель был из южан, а их здесь не любили.
— Я же сказал вам, мистер, что этот бык продан. За него уже заплатили восемьсот монет.
— Восемьсот монет? Да он не стоит и шестисот, этот твой тук! У него шерсть свалянная и рога кривые!
— Ну и оставьте его, мистер, а нам и такой сгодится.
— Да уж пожалуйста, — скривился южанин, — оставайтесь вы со своим туком. — Он сплюнул себе под ноги и, развернувшись, пошел прочь, однако, не сделав и десяти шагов, вернулся.
— Ладно, разбойник, так и быть — плачу семьсот кредитов и забираю твоего быка. Не знаю даже, чем он мне приглянулся. Договорились?
Гвинет вздохнул и, посмотрев в одну, а затем в другую сторону, с сожалением покачал головой:
— Я же сказал — восемьсот монет. К тому же тук уже продан…
— Вот разбойник! — воскликнул южанин, привлекая своим криком других покупателей.
Один из них, худощавый оптовый перекупщик, подошел к предмету торга и, оглядев его с разных сторон, пожал плечами:
— Ты чего это, Липстон, за этого увальня ухватился. Он же без породы — вон смотри, как ноги подгибает и головой все время трясет. Может, он больной уже.
— Ну так и иди своей дорогой, Коддил. Это уже, считай, мой бык, я за него полчаса торгуюсь.
— Что значит твой? — принял вызов худощавый конкурент. — Если я дам цену выше, то и тук будет мой.
— Так ты же сказал, что он больной!
— Ну и что? Может, я его вылечу. — Коддил еще раз обошел вокруг тука, рассматривая его со всех сторон и, похлопав по спине, спокойно сказал:
— Даю тысячу…
Майк заметил, что по лбу внешне спокойного Гвинета катится капля пота. Однако тот поежился, как от холода, и промямлил:
— Хозяин еще не пришел, господа.
— Тысячу сто! — проревел южанин, не слушая Гвинета и глядя только на конкурента.
— Тысячу двести, — спокойно отреагировал худой.
— Тысячу триста! — краснея, как помидор, поднял планку толстяк.
