Воспользовавшись заминкой в рядах врагов, Нэк рубанул зазевавшегося Меча по лицу — тот со стоном повалился наземь. За несколько секунд противник потерял двоих, считая того, который погиб под колесами. Нэк снова отступил назад, стараясь держаться рядом с грузовиком.
Огромный механизм начал замедлять ход, но слишком поздно — затрещали ветки кустов и заскрежетало железо, одна фара погасла. Колеса на мгновение остановились, а потом бешено закрутились в обратную сторону, увязая в грязи и на глазах выкапывая под собой ямы. Мотор завыл. Неожиданно грузовик сорвался с места, выдернув себя из разрытых им самим же траншей единым могучим рывком.
Нэк подбежал к грузовику и запрыгнул в кузов. Его попытался преследовать Булава, но удар мечом с разворота снес ему полголовы.
Грузовик устремился обратно к месту стоянки, время от времени увязая в грязи и замедляя ход. Оставшиеся бандиты начали спасаться бегством. То и дело в луч уцелевшей фары попадал то один, то другой, и каждый раз грузовик делал рывок вперед, как будто, бросаясь убегающим вслед. Бандиты разбегались кто куда, роняя оружие. Луч фары метался по их головам.
До этого момента Нэк даже представить себе не мог, что грузовик может выступать в роли оружия. И весьма грозного. Никто и ничто не могло противостоять грузовику, даже в такой дождь, когда колеса машины слабели в грязи. Мисс Смит — Нэка! — превратила грузовик в живого, бушующего монстра, сеющего вокруг себя ужас и смерть.
Одноглазое чудовище еще несколько раз пронеслось взад и вперед, кидаясь на все движущееся перед ним, уминая в грязь тела, попадающиеся ему на дороге. Один из мертвых после этого полностью скрылся в вязкой грязи, снаружи остались торчать только его ноги. А безжалостный и голодный зверь все рычал и бесновался в темноте.
Враги исчезли. Пять бандитов было убито, оставшиеся в живых вне всяких сомнений ранены или испуганы до смерти. Победа осталась за Нэком и Нэкой. И грузовиком.
Грузовик остановился. Мотор стих, фара погасла. Нэк вылез из кузова и бросился к кабине.
— Это ты, Нэк? — спросили изнутри.
Нэк заметил, как в мерцающем свете приборной доски блеснул ее кинжал.
— Это я.
Он забрался внутрь.
— О, Господи!
Нэка разревелась не хуже любой кочевой девчонки. Нэк обнял ее и притянул к себе, она обхватила его руками и спрятала лицо у него на груди.
— Я боялась, что они ткнут чем-нибудь острым в шины! — всхлипнула она.
— Нет, всем, что у них было острого, они тыкали в меня.
— Ох! — выдохнула Нэка и сквозь слезы рассмеялась.
Это было глупо, но Нэку тоже стало смешно.
На руке у нее был его браслет, он держал ее в своих объятиях, он был нужен ей, потому что она беззащитна… на этом пока все закончилось. Остальное могло подождать.
На следующий день взошедшее солнце сразу же взялось за работу — принялось сушить деревья и землю. Нэк спел немного, притворившись, что поет своему мечу, тогда как на самом деле он пел для нее, и она знала это.
Любимую узнаю по походке,
Любовь узнаю по ее словам,
Одежду ее я люблю голубую,
И знаю, что жить без нее не смогу я.
— Ты очень хорошо поешь, — сказала чуть-чуть раскрасневшаяся Нэка.
— Спасибо. Только вот о чем эта песня, я не знаю. Когда я пою о боях и сражениях, то понимаю, о чем идет речь. Но любовь — это слово мне непонятно.
— Откуда ты знаешь? — Голос Нэки дрогнул, было видно, что поговорить ей об этом ужасно хочется, но спрашивать не очень-то удобно.
Нэк посмотрел на свое голое запястье:
— Я никогда не отдавал его никому…
Нэка подняла руку с надетым на нее тяжелым золотым браслетом:
— Ты отдал его мне. И я взяла его у тебя. Может быть, это и есть любовь?
— Не знаю, — сердце Нэка забилось чаще.
— Я тоже не знаю, что такое любовь, Нэк, — призналась она. — Во мне ничего не изменилось — я по-прежнему та же, какой была раньше, — но мне кажется, что кожа под этим золотом горит, и оно тянет мою руку и влечет меня куда-то. Я не знаю, куда. Но я хочу узнать. И я хочу отдать тебе все, что у меня есть. Я попытаюсь сделать это. Вот только я боюсь, что у меня нечего больше отдавать — я стара, я ненормальная и мне страшно. Мне страшно, что у меня ничего не осталось.
— Ты очень красивая, теплая и храбрая. То, что ты там устроила с грузовиком…
— Это ужасно! Я ненавижу себя. Ненавижу убийства. Но я была вынуждена сделать это. Я испугалась за тебя.
— Должно быть, это и есть любовь.
— Мне очень хотелось, чтобы это было так. И знаешь что, Нэк? Я могу ненавидеть тебя, но все равно ты мне будешь нужен. Если что-то с тобой случится, домой я не вернусь.
Это было подобно чуду: оказывается, он переживал за нее точно так же, как и она за него. Она решила ввязаться в бой, потому что боялась, что его могли ранить или убить, но при этом она не могла заставить себя прикоснуться к нему. Ей, видите ли, нужны были объяснения происходящего, чтобы оправдать то, что в оправдании не нуждалось. Кстати, и ему тоже.
— Покажи мне свою грудь, — попросил он.
— Что? — она не обиделась, она просто не поняла его.
— Помнишь — твой нож. Когда ты… ты убирала в ножны свой нож, ты…
— Я не понимаю тебя.
Но она все понимала.
— Покажи мне свою грудь.
Зардевшись как маков цвет, она медленно отвернула ткань саронга со своего плеча и обнажила правую грудь.
— Ей всего лишь девятнадцать, — сказал Нэк. — Она с ума меня сводит. Такая грудь… такая грудь не может быть старой или ненормальной, или бояться, что ей нечего дать. Ее можно только любить, и все.
Нэка посмотрела на себя:
— Слушаю тебя и чувствую себя распутной.
— Хочешь, я спою для твоей груди, — предложил он.
Нэка снова вспыхнула и ее грудь залилась румянцем тоже, но закрываться она не стала.
— Откуда ты знаешь столько песен?
— Из разных мест. Песни поют везде. Говорят, что многие из них были сочинены еще до Взрыва, но я этому не верю.
На самом деле, он не знал верить этому или нет, потому что многие из слов в песнях не имели никакого отношения к жизни кочевников и часто были ему непонятны.
— Все книги были напечатаны до Взрыва. Может быть, и песни тоже пришли оттуда.
Ее лицо начало понемногу приобретать свой нормальный цвет.
Нэк запел для ее груди:
Черна, черна, черна как смоль коса моей любимой,
А ее губы розовей коралла.
Пригожей нет ее и станом краше,
Любить готов я даже землю, где она стояла.
Нэка опять покраснела до корней волос:
