— Вы знаете, что с этим делать? — крикнул ему Майло.
— Я был Гвардейцем! Я знаю!
Майло вытащил свой лазпистолет и бросил его Алфанту. Затем он бросил несколько запасных обойм из своего вещмешка. Все трое стали стрелять дальше по улице.
Пригибаясь, вставая и стреляя, Алфант внезапно увидел девушку, Саббатину. Он искал ее всю ночь... на самом деле, с тех пор, как они случайно встретились в лагере Айронхолл. Что-то в ней было, что-то поразительное, что-то, что заставило его искать ее.
Она вышла из токарного цеха на улицу, выводя группу детей пилигримов из здания, где бушевал огонь. Они бежали в линию, держась за руки. Она выглядела, как учитель схолума на экскурсии.
— Назад! Назад! — кричал ей Алфант.
Она повернулась, увидела его, и стала подгонять детей к укрытию, где залегли Алфант и двое Призраков.
— Ради феса! — воскликнул Майло, видя, как они приближаются. Лазерный огонь свистел возле голов маленькой, настойчивой процессии. Как он не попадал? Как они еще не умерли?
Бонин и Майло немного поднялись, и открыли огонь, прикрывая их, затем начали хватать плачущих детей и прятать за баррикадой, когда те доходили до них.
— Ну, давай! — кричал Алфант девушке. Казалось, что она даже не делала попыток пригнуться.
Она рисковала собой, когда побежала из укрытия и подхватила отставших детей. Выстрел слегка коснулся ее бедра. Каким-то образом, худая девушка держала их перед собой, пока они не добрались до укрытия.
— Я искал тебя,— сказал он.
Саббатина улыбнулась. — Я знаю.
Майло медленно пробрался к ним, заставляя всхлипывающих детей пригнуться, пытаясь, чтобы это звучало как игра.
— То, что ты сделала, было очень храбрым,— сказал он девушке. Она посмотрела на него, и Майло потерял слова. Он никогда в жизни ее не видел, но он ее знал. Так, как будто знал ее всегда.
Майло затряс головой, чтобы избавиться от беспорядка в мыслях. — Мы должны увести этих детей отсюда,— сказал он. — Бонин?
— Некуда! — крикнул Бонин неподалеку, среди съежившихся детей и других пилигримов.
Выстрелы раздавались с другого конца улицы. — Мы не можем пройти там. Майло скользнул вперед и осмелился глянуть на улицу впереди. Окружающие вспышки, завитки дыма ползли вдоль омываемой огнем подъездной дороге. Он видел, как люди подходят между людей с винтовками и в ужасных железных масках. Каждые несколько секунд, один или несколько поднимали оружие и стреляли в их сторону. Слишком много, чтобы только трое отразили нападение.
А потом стало даже как на учебных занятиях. Приближающаяся пехота Кровавого Пакта разошлась по краям разрушенной улицы. Что-то приближалось позади них.
— Он фес... — застонал Майло, когда осадный танк, раскрашенный в темно-красный цвет и замаранный отвратительными символами, вкатился в зону видимости.
— Сейчас не самое лучшее время для аудиенции,— сказал штабной офицер Цивитас Беати. — На город напали.
— Серьезно? Тогда составьте список более подходящих случаев, фес тебя! — проворчал Цвейл. Невозможно было прочитать выражение на упрямом лице солдата, в тяжелом обмундировании и сегментированной броне, возвышающимся над старым аятани, в свете канделябров атриума. Позади него были массивные бронзовые двери главы собора Экклезиархии, расположенные на вершине главной башни улья, и гравированные изображениями Киодруса, держащего чашу для Святой, чтобы омыть ее раны. Двери были непоколебимо закрыты.
— Отец, пожалуйста,— начал штабной офицер.
— Я проделал долгий путь, чтобы увидеть ее,— сказал ему Цвейл.
— Так же, как и большое число людей.
Цвейл разочарованно помахал своими тощими руками. — Вы знаете, кто я?
— Вы – Имхава Цвейл, и только старый мерзавец, как ты, может поднять такой переполох.
Голос шел сзади. Цвейл оглянулся и увидел другого человека в одеждах священника.
— Килош,— сказал он, кланяясь. Килош поклонился в ответ. — Вы далеко от храма аятани, брат,— сказал Цвейл.
— Условия для нашей преданности изменились, брат. Килош улыбнулся. — Неожиданно рад видеть тебя снова, сварливый ты старый смутьян.
— И я тебя, хотя ты выглядишь высокомерным и прямолинейным, как всегда. Мне нужно увидеть ее, брат.
— Это понятно всем на расстоянии крика. Я посмотрю, что смогу предпринять, за исключением...
— За исключением чего? — нахмурился Цвейл.
— Достаточно уже проблем за сегодняшнюю ночь. Больше я тебе ничего не стану объяснять. Цвейл притянул Килоша и понизил голос. — Я знаю, что ты думаешь. У меня мало того, что меньше, чем чистая репутация, но, так же, я сопровождал этих Танитских варваров слишком долго, чем это было бы хорошо для меня.
— Брат, я никогда не относил Гаунта и его людей к варварам.
Цвейл выдержал паузу. — Так же, как и я. Но ты боишься, что я пришел сюда, чтобы опорочить ее, увидя с глазу на глаз. Не поверить, как не поверил Гаунт.
— Его отсутствие веры, в самом деле, причиняет мне боль, брат.
— Даже не вполовину так, как мне. Он хороший человек, и честный, и я примкнул к его полку потому, что он преклонялся перед Святой. Я не знаю, что разрушило его веру, но это печалит меня.
Килош кивнул. — Так значит, ты не явился, как его эмиссар, чтобы разоблачить фальшивого идола?
— Совсем наоборот. Брат, я нуждаюсь в аудиенции, чтобы я мог прийти к нему и донести до него истину. Заставить его увидеть. Заставить его поверить.
— Ты не вкладываешь свои сомнения в это?
Цвейл помотал головой. — Были знаки, знамения, предзнаменования, достаточные, чтобы свершился исход пилигримов, достаточные, чтобы эта часть Империума встала во главе. Предсказания неимоверного числа храмов неимоверного числа миров предрекали, категорически, что Святая переродится здесь, на Херодоре. Доказательства недвусмысленны. Я верю, что она здесь. Я верю, что все прекратится. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы Гаунт тоже поверил. Без его веры мы обречены. Килош долго изучал лицо Цвейла, и затем кивнул, чтобы тот последовал за ним.
Солдаты полка Цивитас Беати открыли бронзовые двери, и два старых священника прохромали в широкое святилище великой церкви.
Мраморные стены и колонны были отделаны позолотой и обсидиановой мозаикой. Внутри были часовни, вместе с гирляндами кристаллизованного ислумбина. Огромная скульптура орла из черного железа, тридцати метров от одного кончика крыла до другого, свисала из-под купола. Длинные ряды стульев, расположенные полукругом, сделанные из темного, полированного дерева, стояли напротив высокого алтаря, в больших подсвечниках, сделанных из сверкающей чешуи челона, трепетало желтое пламя. Сам по себе алтарь был большой каменной чашей, наполненной святой водой из купальни. Вода была спокойной и гладкой, как коричневое зеркало.
Цвейл встал на колени лицом к алтарю и помолился. Затем Килош помог ему подняться на ноги и повел во внутреннюю часовню. Служанки эшоли, облаченные в фиолетовые стихари и белые головные уборы, ожидали снаружи позолоченной двери иконостаса. Килош открыл старую дверь, и оба сделали несколько осторожных шагов в тесную крипту.
Было темно, за исключением люминесцентных ламп и слабого луча внешнего света, смешивающегося с мерцанием от городского щита, который просачивался сквозь узкую щель в стене наверху, над скромным алтарем часовни. Перед ним на коленях стояла женщина, молясь, свет из окна омывал ее.
Она услышала их и поднялась, поворачиваясь. На ней были длинные, голубые одежды и белый палантин, ее блестящие черные волосы были собраны в хвост. Килош поклонился, в то время как Цвейл уставился на нее, не в состоянии что-либо сделать. Он чувствовал, как колотится его сердце, как будто оно сейчас разорвется, как будто он проделал весь этот путь только для того, чтобы его древнее тело подвело его сейчас.
— Аятани Цвейл,— сказала Святая, ее голос был как шелк. Ислумбин.
Он мог чувствовать сильный запах ислумбина в воздухе.
Он ахнул и упал на колени. Он не мог найти слов.
— Шшш, верный отец,— сказала она, и протянула руку. Он взял ее своими.
