слезы. Он зажмурился, подождал, пока звездочки улягутся, потряс головой, а когда обрел возможность снова смотреть, увидел на цветущей поляне все ту же прекрасную женщину. Вот только, женщиной она была лишь сверху, а от пояса шло туловище лягушки, опирающейся на огромные лапы, а цветы росли прямо в болотной тухлой воде.
— Извини, — без малейших признаков раскаяния бросил ему Курбада. Повернувшись к женщине-лягушке, спросил: — Ты что, дура, не видишь, кто перед тобой?
— Ой, это ты?! — с деланным изумлением спросила та. — Долго жить будешь, человек из болота, не узнала.
— Сейчас топором запущу, враз пузыри пустишь! — пообещал фроглинг.
— Ну вот, уж и пошутить нельзя, — обиделась полулягушка.
Не дожидаясь, чтобы в нее и впрямь чем-нибудь не запустили, она без брызг и всплесков скрылась в болотной жиже.
— Тяжелая у тебя рука, — хмыкнул Данут, потирая враз заболевшую щеку. — Но все равно, спасибо.
— На здоровье, — отозвался Курбада. — Ты что, про болотниц никогда не слышал?
— Слышать слышал, только не верил, — признался Данут.
— Ну и дурак, что не верил.
Про болотниц, заманивающих мужчин в гиблую топь, он действительно слышал, хотя чаще всего слушал разговоры о русалках и сиренах, завлекающих мужчин пением в пучины вод. И про чарусу — лужайку среди болот, на которой растут самые красивые цветы, но ступишь — ухнешь в бездонную бездну, тоже знал. Но одно дело слышать и знать, совсем другое столкнуться со страшилкой по-настоящему. А ведь молоденькая рысь его тоже предупреждала, что надо боятся того, что кажется надежным.
Курбада не стал говорить, что еще бы шажок, и он отправился бы куда-то туда, где очень-очень глубоко. Получается, проводник уже второй раз спас ему жизнь.
По болоту шли целый день. В сапогах давно хлюпало, штаны вымокли почти до колена, но пока не было таких мест, где потребовалось бы прощупывать почву. Курбада, к удивлению Данута, даже не озаботился вырубить слеги. Что ж, проводнику виднее.
Данут почти успокоился, расслабился, бодро шагая по следам своего проводника, не ожидая сюрпризов, как вдруг правая нога поскользнулась, он начал терять равновесие, а прямо в лицо понеслось что — то черное. И опять рука выхватила меч раньше, чем успел подумать, а «налетчик» оказался распластанным на две неравные части — огромную башку, с зубастой пастью в половину безглазой морды, и длинный хвост.
Восстановить равновесие было секундным делом — в море, во время шторма, на палубе, осклизлой от рыбьей чешуи и потрохов, бывало похуже, а здесь даже ветра не было.
— Это что за зверюга? — поинтересовался парень у Курбады, слегка замедлившего шаг.
— Пиявка, — равнодушно отозвался тот. — Не переживай, она не сразу в тушку впивается, вначале место ищет. Мог бы и подождать, пока она на харю к тебе не сядет, а потом уже мог бы ей морду рубить.
— В следующий раз так и сделаю, — пообещал парень. — Просто, я раньше никогда летучих пиявок не видел.
— Так ты много чего не видел. А пиявки — лакомство, если приготовить с умом! Если ее поджарить — вкусная штука! А если ее пару дней на какой-нибудь живности подержать — пальчики оближешь! Ну, мы ее жарить будем, или дальше пойдем?
— Лучше пойдем, — отозвался Данут, содрогнувшийся от мысли о подобном «лакомстве».
Данут предполагал, что ночевать придется здесь же, выбрав какую-нибудь сухую гриву, но проводник вдруг ускорил шаг, сказав:
— Сейчас выйдем к деревне, там заночуем.
Данут, за всю свою жизнь, не видел более жалкого и убого зрелища, нежели эта деревня. Если бы он шел один, решил бы, что это просто островок на болоте, на котором торчит несколько кочек, более высоких, чем остальные.
На небольшом пятачке, окруженном топью, стояло несколько хижин, плетеных из березовых веток, обмазанных не то грязью, не то тиной. За ними виднеется причал, не сколоченный даже, а связанный из кособоких жердей, к которому привязаны три тростниковых лодки. А вокруг, куда не посмотри, из грязной стоячей жижи поднимаются заросли тростника, в которых пробиты узкие проходы — «каналы», покрытые зеленой ряской.
«Они что, головастиков ловят? Или пиявок?» — с насмешкой подумал Данут, но вспомнил, что болота сообщаются с речками, а внутри них есть небольшие озерца, где водятся пресноводная рыба, вроде каких-нибудь карасей. Как любой помор, парень до сих пор с пренебрежением относился к пресноводной рыбе.
— Это файны, — с легким презрение в голове сказал Курбада. — Самый нищий клан из нашего народа. Позор народа фроглингов. Они не умеют ничего — ни плавит металлы, ни делать оружие, даже охотся. Плетут лодки из камыша, хотя вокруг кустарник, ловят рыбу сетями, сплетенными из рогоза. Щуку бьют костяными гарпунами, у них даже каменные наконечники — ценность.
— Почему так? — удивился Данут.
— Камень на болоте — большая редкость, а выходить в большой мир файны боятся. Наш клан и кланы других Фроглингов встречаются два раза в год. Мы устраиваем большой праздник, меняем товары, выбираем себе женщин из других кланов, чтобы наша кровь обновлялась. В моем клане можно даже брать в жены девушку из фолков, а путешественник, вроде тебя — желанная добыча любой девушки или замужней женщины.
— Замужней женщины? — удивился Данут. — А что скажет муж?
— Муж будет польщен, если выберут именно его жену. Он будет гордиться этим, хвастаться своим друзьям. А девушка, переспавшая с путником, будет самой желанной женой!
Данут хотел спросить — что это за мужчина такой, готовый отдать жену или дочь на ночь какому-нибудь бродяге, но закрыл рот. Ревность, целомудрие, здесь не причем, ведь благодаря таким случайным связям, обновляется кровь всего клана. Чем лучше было в их поселке, где вдовы беременели от женатых мужчин?
— А файны женятся на своих родственниках. Брат берет замуж сестру, отец — дочь, а если жена потеряет мужа, то ее берет в жены сын. Ты посмотри на них!
И впрямь, все файны были похожи друг на друга, словно уродливые близнецы. Маленькие и скрюченные, напоминавшие коряги. Широкие плечи, зато руки и ноги — тоненькие, словно соломинки, большая голова, лишенная растительности. Вместо ноздрей — две ямки. Отличить женщину от мужчины можно только по обвисшей груди. Из одежды — только набедренные повязки из каких — то веревок.
— М-да, — только и сказал Данут.
— Файны — позор моего народа. Но это мой народ! — с болью сказал Курбада. — Нас и так мало, и мне грустно, что один из наших кланов скоро выродится.
Курбада шел уверенно, как человек, ожидавший радушной встречи. И впрямь, с ним то и дело раскланивались, а кое с кем он даже и обнимался. Дойдя
