Рагульский смотрел на него зрячим глазом, распахнув рот. Возможно, он снова бы отнекивался, но, покосившись в сторону Алекса, затем Сэб, все же ответил:
— Я выполнял приказ. Ты же знаешь, тогда было другое время.
— Время — всегда другое, законы физики никто не отменял, — усмехнулся Вадим. — А нелюди — это величина постоянная. Говори, что ты там с лечением химичил, иначе вот эти…
Он указал на своих спутников:
— …спросят тебя иначе.
— Я старый больной человек, — принялся ныть доктор, представляя собой жалкое зрелище. Если бы Вадим не знал его прежде, то его сердце сжалось бы от сострадания. — Голодаю, пенсии нет. А вы меня пугать будете?
— Ты стрелял в нас, — напомнил Вадим, — а не мы в тебя. Так что лучше напрягись и вспомни, что было в том проклятом госпитале.
Наконец, здравый смысл проснулся, и Рагульский перестал изображать припадочного старца. Он поднялся и, хромая, прошел в трюм. Здесь было сухо, воняло машинным маслом, грязной постелью, старыми засаленными тряпками и посудой. Доктор сел на сколоченный из досок стул, гостям присесть не предлагал, но они и не особо хотели.
— А что вам рассказать? Рассказать-то нечего. Госпиталь наш официально значился, как ведомственный санаторий для военнослужащих. К нам поступали пациенты с контузией, неизлечимыми психическими травмами. Однажды привезли целую команду, это был 86-той год, как раз перед Чернобылем. В марте. Поначалу боялись огласки, но когда рвануло, стало не до того.
— И мы что, всем отрядом контуженные были? — прорычал Вадим.
Рагульский повернул к нему голову:
— А что ты помнишь про «Гидру»?
Вадим напрягся, но за провокационным вопросом ничего не последовало. Вспоминать не хотелось. Все равно, что загонять иглу под ноготь.
— Я постарался это забыть.
— Ты? — усмехнулся Рагульский, и его почти беззубый рот скривился. — В этом нет твоей заслуги.
— О чем ты говоришь?! — Вадим невольно сжал кулаки, и зубы заскрежетали так, что заболела челюсть. — Ты что, память мне стер?
Рагульский рассмеялся, и это было страшно. Звук напомнил лай дряхлой умирающей собаки.
— Стереть память невозможно, это миф! Ее можно только заблокировать. Ну а дальше механизм работает на самоочищение.
— Мудак вонючий, — Вадим не удержался и, схватив старика за грудки, рывком поднял со стула и встряхнул. — Что ты тявкаешь?!
В глазах доктора появился страх, он распахнул рот, судорожно вдыхая.
— Отпусти его, — Алекс придержал моряка за руку. — Это не ложь. Человеческая память так устроена. Она постоянно проигрывает события, как в записи, копирует их и уничтожает исходники. Но эти копии — не точные клоны первичной информации, они — ее пересказ. Поэтому людям свойственно что-то забывать или запоминать в искаженном виде. А если какой-то участок воспоминаний заблокировать, он не будет перезаписываться. То есть фактически — сотрется.
Вадим медленно разжал пальцы и брезгливо отряхнул руки. Доктор рухнул назад на стул, который захрустел под его тяжестью.
— Какого хрена?
«Зачем было так с нами поступать? Мы что, крысы какие-то? Кролики?!» — Вадим чувствовал, как тяжело бьется сердце. Он тоже совсем не мальчик, и переживания так просто не проходят. На секунду перед глазами потемнело, но он взял себя в руки.
— Что это был за проект? Какое задание?
— Я не знаю.
Кулак Вадима просвистел в воздухе. Рагульский сжался, закрывая голову руками:
— Я не знаю! Клянусь! Не знаю!
Он пугливо выглянул из-под руки, посмотрел на разъяренного моряка, затем на Алекса, который будто между прочим проверил наличие патронов в магазине. Выпучив глаза, он хриплым шепотом прокричал:
— Я могу назвать адрес, куда сдавал отчеты.
— Москва, Кремль? — горько усмехнулся Вадим.
— Нет, — доктор был даже удивлен таким предположением. — Это в ГДР, тьфу ты, в Германии. Мюнхен.
— Мюнхен? — не веря собственным ушам, переспросил Вадим. — У немцев? Какого лешего?
— I know… I think, — произнесла Сэб, прислушиваясь к их разговору. Она переглянулась с Алексом, и тот согласно кивнул.
— Что? Чего вы тут перемигиваетесь? — прошипел Вадим, отходя от Рагульского.
Они отодвинулись к выходу, чтобы доктор их не услышал.
— В Мюнхене находится один из важнейших штабов тамплиеров, — сказал Алекс на английском. — Второй по величине после Лондона.
— Ух ты, вот это да! — фыркнул Вадим. — А какое это имеет отношение к «Гидре»? Я советский солдат, мальчик! Нам тогда фашисты поперек горла были.
— Вам — не спорю. А то, что ваши государства имели тесный контакт до Второй Мировой и после — это факт, с которым нелепо спорить.
— Насрать мне на ваши факты, — прорычал моряк. — К черту. К черту!
Он бросил взгляд на сгорбленного Рагульского, развернулся и стремительно покинул катер. Спрыгнув на берег, утонув по щиколотку во влажной гальке, он почувствовал себя лучше, но мерзкое ощущение не покидало. Будто он испачкался, но не снаружи, а изнутри. Так запросто не отмоешься.
Он сунул руки в карманы джинсов, пошел вдоль побережья. Время к закату, солнце устремилось к горизонту, будто и впрямь небо было пологим. Вода потемнела раньше неба и сразу стала какой-то отталкивающе-холодной. Вадим остановился, уперев взгляд в горизонт.
— Уезжаем, — послышалась команда позади.
Он обернулся, увидел, как Алекс и Сэб прыгают с катера на берег. Белобрысый парень отправил свою спутницу к машине, а сам подошел к Вадиму.
— Это сложно, да? — он спросил без улыбки, но его голос и выражение лица располагали к беседе.
Вадим сначала хотел послать его куда подальше, но не смог. Фыркнул, отмахнулся, устало потрепал затылок, пытаясь сформулировать хотя бы часть одолевающих его чувств.
— Да, непросто, — усмехнулся Вадим, с удивлением осознавая, что это самые точные слова, которые можно было найти в данной ситуации. — Прожить полвека, чтобы узнать, что мою память кастрировали, и что я в прошлой жизни был еврейской девчонкой. А я ведь одному парнишке, еврею, вместе с другими полудурками жизни не давал, жидом называл. А вон оно как…
Алекс хмыкнул, пожал плечами:
— Разное бывает. Но про прошлую жизнь — это не совсем корректно. Речь идет не о религиозном значении, а…
— Заткнись, парень, — душевно попросил Вадим.
Алекс помолчал, постоял рядом, хоть было видно, что он мысленно отсчитывает каждую потерянную секунду. Выдержав паузу, он напомнил:
— Этот доктор… У тебя к нему счеты?
— Счеты? — нахмурился Вадим, не понимая, о чем речь. Рагульский его пытал, изувечил морально, а многих из его товарищей угробил. «Счеты» — не совсем подходящее слово. Но затем до него дошел смысл вопроса. — Ты мне его грохнуть, что ли, предлагаешь?
