— Хвалилась рль, что скиуса поймала!
Кто-то прыснул в кулак, кто-то рассмеялся более откровенно. Они были молодыми и глупыми, и безоговорочно верили в непогрешимость своих капитанов, даже когда капитанами были керсы. А, может быть — тем более, когда капитанами были керсы.
Впрочем, Эльвель не просто керс, каких много.
Эльвель — этот Эльвель.
Он один.
Женщине было даже немножко жалко их. Ослеплённые собственной верой, они не заметили, как напряглись пальцы Рентури, как засветилась тревога в глубине его ехидно прищуренных глаз.
Рентури был старше. И на собственном опыте знал, что такое поводок.
И ещё он знал, что никогда не проигрывают лишь златоглазые…
— Это правда, — сказала она просто и даже немного грустно. Конечно, приятно иметь в запасных Самого Эльвеля. Но куда приятнее было бы, вступи он в её команду добровольно…
Однако не зря прозвали его слепым, врийс забери его крылья и крылья его детей!.. Ладно, ветер с ней, с добровольностью. Притащить такую добычу пусть даже и на самом жёстком поводке — тоже не рль чихнула.
Они уже не смеялись. И Рентури молчал, вцепившись потемневшими пальцами в верх-ветку и глядя куда-то поверх её головы.
Она обернулась.
Он балансировал на самом кончике невероятно тонкой горизонтали — та подрагивала, прогибаясь, — каким-то чудом удерживаясь неподвижно, стоял безо всякой опоры, руки скрещены на груди, плащ перекинут через плечо.
И был он близко.
Во всяком случае — гораздо ближе остальных…
Кто-то охнул. Кто-то сказал с отчаяньем: «Не может быть, нет, только не он!..» Рентури перестал дышать. Голос Эльвеля — знаменитый бархатный голос Для-Песни-Рождённого — был вкрадчив и обманчиво мягок.
— Эйни-ю, и охота тебе на старости лет дурью маяться? Что скажут приличные капитаны, если увидят тебя в нашем обществе? Твоя репутация…
Она сощурилась. Сказала очень тихо — так, чтобы расслышал лишь он, да ещё, пожалуй, Рентури:
— Поводок — штука тонкая. За него ведь и дёрнуть можно.
Ей хотелось быть великодушной — в разумных, конечно, пределах.
Он ответил ещё тише — она скорее угадала, чем услышала:
— Не делай этого. Не стоит.
И ужаснулась на секунду — что же ты творишь?! Это же не просто штрафник — это Эльвель, живая легенда, нельзя с ним вот так…
Но — лишь на миг.
— Пойдёшь ко мне?
Он шевельнулся и спросил вкрадчиво, развернув голос широко-полостным веером, чтобы услышали все:
— Капитаном?..
Такого не прощают. Даже живой легенде.
Она больше не сомневалась.
— Покажи руку. Левую, у локтя. — и, напрягая Голос, — Покажи руку. НУ?!
Надо же как-то ставить их на место, молодых и зарвавшихся до полного беспредела.
Эльвель улыбнулся — сладко так и нагло, как лишь он один умел. Крутанулся вокруг вбок-ветки, не меняя позы и удерживаясь лишь пальцами ног. На секунду показалось — сорвётся, длинный плащ самым краешком почти задел её по лицу.
Не сорвался.
Завис вниз головой в прежней позе, не шевельнув ни одним лишним мускулом и даже не перестав улыбаться.
И, продолжая улыбаться, вежливо проинформировал, куда именно и каким образом может Эйни-ю затолкать себе свои требования.
Тихо, внятно и очень-очень подробно, не забыв поигрывать веерными обертонами, чтобы слышали все.
Они были в восторге, молодые и наглые, даже Рентури что-то орал, хватая за плечи то одного, то другого. И в голосах их уже слышались нехорошие нотки. Предвкушающие такие.
Она слышала — глухой услышит, не дурак если! — но испугаться так и не смогла. Слишком велика была растерянность.
— Я же предупреждал тебя вчера… — Он смотрел в сторону. И в голосе — ни торжества, ни злорадства. Только усталость. Добавил зачем-то:
— И сегодня просил… А теперь я — пас…
— Выбравший долю керса сознательно сам выбирает правила, штрафник не обязан… — она улыбнулась криво. Это было уже на грани просьбы. И далеко за гранью того, на что она считала себя неспособной ещё сегодня вечером. Страх — хороший учитель.
Он засмеялся.
— Сыграй я сейчас за тебя — и ты же первая потом будешь кричать, что вчера я всё-таки проиграл. Что, не будешь?.. Вот то-то и оно…
Смех его был невесёлым. Она молчала, глядя в упор. Он понял вопрос, который она так и не осмелилась задать. Дёрнул рукой. Ответил встречным:
— А разве это имеет значение?..
Засмеялся.
Его плащ хранил запахи полдня, солнца и ветра. И ещё чего-то такого, чему трудно подобрать название, только горечью сводит горло…
Стенд. Верхний уровень
Рентури
День догорал, славный пасмурный день, так и манивший к романическим прогулкам на грани ветра. На вышесреднем уже началась привычная вечерняя суета — запасные всегда просыпаются засветло и начинают всячески суетиться, повышенную активность демонстрируют в надежде запасными быть перестать. Для кадровых слишком рано, а самые нижние вообще встают не раньше полуночи.
Самое время порядочному орсу-штрафнику отправляться баиньки. А уж если он к тому же еще и злостный нарушитель в ранге керса…
— Вот ты где!
Рентури сцепил несколько вбок-веток в примитивном подобии сейта, развалился вальяжно, покачался. Перевернулся на живот.
— Почему ты ушёл? У тебя же было право первой крови!
То, что Эльвель сидел, свернувшись в клубок, ещё ничего не значило — он почти всегда так сидел, спина Для-Песни-Рождённого не способна выпрямляться до конца, она не для этого предназначена, и кто же виноват, что не вышло?
Но вот то, что при этих словах Эльвеля передёрнуло, значить могло многое.
В том числе и…
Рентури пригляделся внимательнее и со свистом втянул воздух сквозь зубы. Вечер вступал в свои права и было уже не настолько светло, чтобы не увидеть на левой руке Эльвеля, чуть повыше вириссы, свежий порез. Узкий двойной характерный такой порез, который ни с чем невозможно спутать.
След укуса.
Свеженький совсем.
— Что же ты молчал?!!
Эльвель лизнул руку, глядя куда-то вдаль. Шевельнул ухом.
— А что об этом — петь, что ли?..
Где-то внизу рль выводила первые жалобные такты. Рентури показалось, что он узнал мелодию.
— Конечно! Почему бы и не спеть о том, как Великий Эльвель обрывает поводок самой Эйни-ю? Была бы славная песня. Для усиления эффекта Эйни-ю можно сделать Арбитром…
— Брось. Не было никакого поводка.
Глаза Рентури сузились.
— И — давно?
— Что — давно?
— Давно у тебя… не бывает поводков?
