Командир наш, лейтенантик, и сам бледнее меня с перепою. Уж очень он стесняется на нас орать. Утренний развод для него – катастрофа: это ж народец построить надо и внятно сообщить, что, мол, смирно, вольно и… э-э… и равняйсь, пожалуйста.
Не завидую я лейтенанту, сочувствую очень, а помочь не могу – боюсь. Вдруг обидится, вдруг накричит, что лезу не в свое дело, и вообще. И на «губу» меня, или в штрафбат на перевоспитание. А мне и здесь вполне плохо, и в родимом подразделении я как бы козел отпущения и востребован сверх меры.
* * *
…дождались темноты и вошли в поселок. Тихонечко так прокрались, ботиночки тряпками обмотали, чтобы громко не топать. БМПшки, «коробочки» наши противопульные, на высоте оставили: на конфликт нам без нужды нарываться. По собственному опыту знаю: чуть кто из оккупированных личностей траки и пушки заметит, так сразу партизаном, то есть этим… – террористом, о! – заделывается: гранаты начинает швырять и бутылки с зажигательной смесью. А оно нам надо?..
В общем, без брони мы – падать неоткуда, ноги целее будут.
Не первый день в подворотнички сморкаемся, опыту хоть отбавляй: до центрального майдана дохромали – ни одна шавка не заскулила, ни один пенсионер бессонный покой в постели не сменил на пост у окна. А то вскинется какая горластая домохозяйка, да как рыкнет! А у нас от громких голосов икота и стул. Жидкий. И то и другое – самопроизвольное.
Лейтенант перед нами извиняется, краснеет от смущения, но приказы все-таки шепчет:
– Ребята, вы это, потише, да?.. Пожалуйста. Очень прошу. Нам бы до утра, да? И до ночи? Простоять и продержаться. Благодарен буду, ребятки… А вы, Фуга, думайте, пожалуйста, настраивайтесь на подвиг, от вас многое зависит.
Фуга – это я. Прозвище у меня такое. И ничего не странное!
– Есть! – шепчу в ответ. И честно приступаю к выполнению поставленной задачи: думаю, настраиваюсь, подвига жажду. Да только страшно мне: что завтра будет, а? Как местные оккупацию воспримут? Вряд ли хорошо. Достанется нам по самые фрукты-овощи.
* * *
…и началось.
Бабы, конечно, кто ж еще? – женщины они такие: чувствуют мужскую слабость.
Парни весь поселок облепили плакатами. На кроваво-черным поле надпись – «СМИРИСЬ!»; коротко и тупо – для самых умных. В общем, дамочки первыми интерес проявили: а что это за макулатура на заборах и трансформаторных будках намусорена, кто ж это напаскудил, а? Как обычно, содержание наглядной агитации слабый пол не заинтересовало. А зря. Вот и делегация к нам пожаловала, а мы не знаем, куда глаза от стыда девать. Лейтенант вон окапывается усиленно: пехотной лопаткой асфальт ковыряет. В общем, боимся, а отступать еще страшнее – у нас боевая задача, при исполнении мы.
– Вы кто и чо приперлись? Чкаловские, да? Или, вообще, городские? На разборки пожаловали? Рэкет, да? И морды бить нашим хлопцам?
А мы:
– Что вы, отнюдь. Не наш профиль, простите. Мы, простите, воины, вас оккупировали и, поверьте, сопротивление бесполезно. Вам придется добровольно отдать материальные ценности и подчиниться нашему правительству, самому лучшему, самому авторитарно-демократичному.
Они смеялись. Долго смеялись.
А мы вжимали головы в плечи.
Нам было страшно.
Впрочем, нам всегда страшно. Ведь мы – завоеватели.
* * *
…камень – камешек – приласкал затылок лейтенанта: хрясь!
Дети – вечная проблема оккупантов, ибо дети не знают страха. Рогатки тоже оружие, не смертельное, но неприятное: шишка на затылке, синяк на спине, еще шишка, еще гематома… и вечное ожидание гранитного окатыша, проминающего висок… Дети – маленькие демоны, при виде которых у меня начинается икота и в зрачках мутнеет.
И так весь день. Камни. Грязь. Пивные бутылки. Мы боялись, мы терпели, ведь мы – элитное подразделение. Женщины приходили смеяться над нами, они задирали юбки и, когда мы в панике отводили взгляды, называли нас кастрированными баранами. Мужчины – высокие, сильные, в костюмах и при галстуках – отобрали у нас оружие и велели убираться, да поживее. Мы промолчали в ответ, как подобает истинным оккупантам, но не сдвинулись с места: продолжали сидеть посреди единственной площади поселка. Лейтенант попытался объясниться: мол, незавидность их положения несомненна. Но аборигены лишь рассмеялись, а потом расстреляли лейтенанта. Повезло командиру: отмучался. Труп свой оставил, а сам к БМПшкам побрел отдыхать. Тимурчик тут же потерял сознание: из солидарности и за упокой.
До самого вечера нас поливали помоями, в нас швыряли гнилые помидоры. Господи, откуда у них СТОЛЬКО перезревших овощей?!. Снорри, самого крупного бойца взвода, метр шестьдесят два с каблуками, отвели в сторонку и повесили на столбе линии электропередачи. По-настоящему повесили. Мол, так будет с каждым из нас, если мы не уберемся подобру-поздорову. И это было СТРАШНО. Но мы обороняем плацдарм, ни шагу назад, мы сидим на грязном асфальте – этот населенный пункт наш! Уже наш…
Скоро вечер.
Скоро ночь.
Василий допивает вторую флягу. В первой был спирт. Во второй – керосин. Отличная смесь. Васек говорит, помогает вжиться в образ.
* * *
…темнеет.
Будто чувствуют. Высыпали на площадь и орут на нас, орут! Дети пинают бойцов взвода куда придется. Женщины пышут злобой. Зубы мои лязгают, глаза то и дело закатываются.
Кудряшки, меленькие-меленькие, русые. Невинное личико ребенка в отблесках заката неотличимо от морды вампира из фильма ужасов. В руке у кровососа столовый нож. И острием мальчонка тычет мне в щеку. Слишком много страха, слишком…
Критическая масса.
Первым не выдерживает Тимурчик. У нас нет реального оружия – отобрали местные. Но Тимурчик на то и снайпер, чтобы всегда боеготовым быть: длинная композитная ерундовина вырастает коростой на его руках. Глушак и пламегаситель с пятью вырезами, легированный хромом и молибденом ствол, сошки, скелетный приклад.
Лазерный луч упирается в лоб вампиреныша.
Аборигены мгновенно замолкают.
Палец Тимурчика неспешно выбирает свободный ход спускового крючка и…
…выстрел!!
Толпа четко видит, как мальцу отрывает голову, как брызжут мозги, и теменная кость…
Солнца нет: скушал горизонт, не подавился. Денек простоять, ночь продержаться?
Продержались! Да!
Все, хватит! Сил больше нет бояться!
* * *
…Ваську не зря Драконом прозвали. Дракон и есть. С шипами вдоль сегментного хвоста и гребнем, трижды опоясывающим клювастый череп. Тело Василия увеличивается в разы, лапы проламывают когтями асфальт, смрадное дыхание – керосиновый выхлоп: огонь-плевок в обезумевшую от страха толпу. Одежда вспыхивает, горят волосы, дамочки срывают юбки и падают, сбивая пламя. Мужчины прицельно выжимают из «калашей» пули – в голову дракона, метров на пять выше реальной ухмылки Василия.
