Сергей Малицкий - Блокада

И что Пустой засел в своей каморке на полдня с этим долговязым Коркиным и стариком? Да еще и зверя этого с собой взяли. Как его зовут-то? Рук? И этого зверя теперь кормить? Неужели никого, кроме самого Фили, не волнует главный вопрос: что будет потом? Что будет после того, как Пустой спрячется и переждет в Мороси эту ордынскую напасть?

Филя вздохнул и полез в карман за потертым листом пластика. Как-то все дальше пойдет? Как сложится? И что будет с механиком, если он и впрямь перестанет быть пустым? Сишек как-то брякнул в редкую минуту просветления, что нечего добра искать от добра. Вот очухался четыре года назад Пустой прозрачным, как лист теневика после желтого дождя, — и все, что потом на этом листе появилось, все было стараниями Сишека и добрых людей положено и закреплено; а ну как, если этот самый лист перевернуть, окажется, что Пустой — убийца и разбойник? Глаз-то у него такой, что в самое нутро острит. Нет, пусть лучше Пустым и остается.

Филя тогда еще спросил у Сишека: а как же талант Пустого? Все говорят, что у Пустого талант к железкам да всяким механическим штуковинам, ну как, к примеру, у Хантика талант к трактирному промыслу: многие пытались, да только у хромого так все пошло, что и порядок держался, и денежка копилась. Сишек тогда долго скреб лоб, морщил курносый, в красных прожилках нос клубеньком, пока не выговорил уверенно: то все от базы. Там же база светлых неподалеку была. Вот от нее вся пакость. Тебя и меня не задевает, потому как у нас голова и так всякой ерундой занята, а Пустой — он и есть пустой. Голова-то у него пустая была. Вот и налезло с этой базы в его голову всякого таланту.

Филе на тот разговор года на два меньше, чем теперь, было. Он долго потом головой тряс, подумывал, как бы так вытрясти из нее всю дурь, чтобы потом подойти к базе да наполнить пустую голову талантом. Понятно, что не вышло ничего, хотя тот же Пустой недолго держал Филю в качестве подавальщика ключей и уборщика — вскоре кое-что поручать стал, а там и вовсе назначил главным помощником, правда, через каждые дней пять перед им же устроенными странными, но приятными выходными требовал с Фили отчета да вдалбливал, вдалбливал ему в голову, чтобы тот не зажрался да в крысу не превратился. Филя поначалу даже в зеркало смотрел, которое Пустой повесил возле душевой, — может, он и вправду постепенно в крысу начинает превращаться? Потом понял.

А с чего все началось? С того, что Филя один-единственный во всем поселке мог по-светлому говорить. Тянуло его к базе — близко не подходил: слышал разговоры, что, когда светлые только появились, когда база эта встала, словно ее с неба опустили, светлые вовсе никого не подпускали туда. Били любопытных молниями. Шарахнет такая — потом месяц будешь заикаться и в штаны ходить. О последнем Филя не сильно беспокоился, потому как штанов у него вовсе не было — так, рубаха до колен, а заикаться — так что с того? Можно было и позаикаться, лишь бы любопытство утолить: кто такие эти светлые, что они делают в своих блестящих домах-коробочках, куда ездят на диковинной восьмиколесной машине, почему никогда не едят — съестным-то ведь точно никогда не пахло от их базы. Вот и бродил Филя вокруг диковинных коробок да под ноги смотрел — когда и отыскать что удавалось, когда и светлого увидеть. А уж если кто из них говорить что начинал, Филя тут же каждый звук на язык клал. Укладывал и перекатывал его вдоль зубов, пропасть раз повторял, словно заклинание какое, думал, что сам светлым станет, если все, как они, делать будет. Год почти так ходил, даже зимой, когда ноги тряпьем перематывать приходилось. Отощал, как пес шелудивый сделался, но тут и начал понимать кое-какие слова. Посчитал потом, когда Пустой первый раз на Филю глаз положил, что уже двести слов знает. Пустой тогда еще только затевал стройку, пойло у Сишека делал. Увидел в ладони Фили гайку-семиклинку и вымолвил на ломаном еще тогда прилесном:

— Где взял?

А Филя возьми и ответь Пустому по-светлому:

— У базы. Где взял, там больше нет.

Тут-то Пустой глазищи свои и вытаращил. А то он раньше не замечал Филю, когда и сам ходил к базе и пытался говорить со светлыми. Неохотно они его привечали — смотрели как на приблуду какую паршивую. Это потом уже Пустой в доверие к ним вошел, когда кондиционер им отладил, топливохранилище отстроил.

— Откуда язык знаешь? — спросил.

— Выучил, — пробурчал Филя и перешел на привычный, прилесный: — Мало пока выучил. Двести слов всего. Ходил, смотрел, слушал. Думал. Запоминал.

— Зачем учил? — нахмурился Пустой.

— Интересно же, — пожал плечами Филя.

Тут его поганая жизнь и закончилась. Уже тем же вечером Филя получил новые штаны, имя Фил, которое вскоре выросло до Филиппа, и был определен на постой к Сишеку как помощник и приятель Пустого. А теперь все его благополучие, кажется, шло прахом.

Филя расправил скомканный листок пластика и вгляделся в ровные строчки, выведенные Пустым. Тот мог писать и по-прилесному, и по-светлому, и еще как-то, чего Филя прочитать не мог и как были исписаны потолок и стены в комнате Пустого. Правда, по-прилесному механик писал редко. На всю деревню грамоте был обучен только Хан-тик да сам Филя — и то нахватался в последний год. Сборщики частенько приносили Пустому древние пластики с текстами. Платил он по монетке за лист, доплачивал сверху, чтобы не рвали листки на части, а сдавали целиком, но большого интереса не проявлял, даже морщился для вида. Зато уж потом, когда сборщики уходили, именно листки с буквами были у Пустого на первом месте. Филя, конечно, тоже стал листки теребить, да Пустой признался помощнику — мол, не знает, что посоветовать тому насчет грамоты. Языков, судя по всему, в старые времена в ходу хватало, оттого и буквы на листках разнились, а те листки, что совпадали с нынешним наречием, свидетельствовали о серьезных переменах в нынешнем прилесном говоре. Пустой так и сказал: «свидетельствовали». Филя тут же запомнил заковыристое слово, а для себя решил, что все равно будет учить алфавит собственного языка да разбирать листки, написанные на нем, а что непонятно, сверять у того же Хантика. Но прежде всего Филя взялся за язык светлых, тем более что и буквицы у них были проще, и слова он уже знал, да и листки, что Пустой приносил с базы, приятно было взять в руки. Вот и теперь Филя разбирал наставления механика на языке светлых и думал, что неплохо было бы поучить и тот язык, словами на котором Пустой пачкал стены.

На листке был выписан список имущества, которое следовало погрузить в машину светлых. Филя, конечно, сильно сомневался, что светлые всерьез поручили Пустому доставить их машину в Морось, — думал, что обязательно прилетят за ней или появятся из той пустоты, в которую они обратились, но думы думами, а указания Пустого следовало выполнять, и выполнять строго и по пунктам. Боеприпасы и запасы пищи Филя в специальные отсеки загрузил. Полноту баков и запасных канистр проверил, хотя опять же не понял, зачем им такой запас. Нужные запчасти и инструменты взял тоже, но, когда добрался до таких пунктов, как веревки, топоры, фольга, жесть, кислота в пластиковых бутылях, провода, лопаты, молотки, ключи, гвозди и винты, понял, что и во вторую ночь ему вряд ли удастся поспать больше пары часов. По всему выходило, что Пустой собрался строить мастерскую на новом месте, только никакого нового места ни вблизи, ни вдали Филя не знал, да и всерьез сомневался, что сможет уместить требуемое Пустым имущество в большой, но не безразмерной машине. Вдобавок в салоне должны были расположиться, считая самого Пустого и Филю, десять лесовиков, конечно, если причислять к последним Коркиного зверя. Кстати, что-то они задержались в комнате у Пустого!