Я не выбирал свой дар, лейтенант, и не виноват, что никто другой такое не умеет. Поэтому ваши обвинения бессмысленны.
— Это точно. Необычный у вас дар. И как вы только умудрились заиметь его. Почему ни у кого другого не получается?
— Увы, мне неизвестны ответы на эти вопросы. Если позволите, я посплю немного. Устал, как собака, — я не желал продолжать этот бессмысленный диалог, который только силы отнимает.
— Разумеется, — ответил Орлов.
Я думал, посплю час-другой, а продрых до самого вечера. К счастью, никто меня не хватился, никому я не понадобился за это время. Мне же хотелось ещё с Третьяковым успеть побеседовать.
Князь жил в отдельной палатке в дальнем конце лагеря. Мы с ним виделись пару раз, перебросились несколькими фразами, на большее времени не было. Он, скорее всего, уедет в ближайшее время, а я планировал поговорить с ним по поводу нападений на моё поместье. Меня главным образом тревожил вопрос, не случилось ли новых происшествий.
Орлова в палатке не оказалось. Возможно, пошёл трепать языком или в карты играть с офицерами, проживающими по соседству, или принимать душ. Я поужинал тем, что Федот, мой денщик, принёс из столовой, и отправился к Третьякову.
Палатка у него была большая, офицерская. Над скатом торчала труба, из неё вился дымок. У входа меня встретил один из слуг пожилого князя.
— Прошу прощения, его сиятельство отдыхает, не велели беспокоить, — заявил он.
— Тогда передайте, что Алексей Озёров заходил, — сказал я. — Как проснётся, пусть пошлёт за мной. Разговор есть.
— Обязательно передам.
— Алексей? — раздался из палатки хрипловатый старческий голос. — Да не сплю я. Заходите.
Я прошёл в палатку. Анатолий Третьяков, облачённый в армейский китель образца годов пятидесятых прошлого века, восседал за круглым столиком рядом с печкой. За воротник была заткнута салфетка. Старик разделывал стейк ножом и вилкой. Внутреннее пространство делилась брезентовой ширмой на две половины.
— Присаживайтесь, Алексей, гостем будете, — сказал князь. — Подумывал пригласить вас перед отъездом, а вы сами пришли. Угощайтесь. Василий! Подай гостю порцию.
Слуга убежал в соседнюю палатку, где у Третьякова находилась личная кухня.
— Вот мы и победили повелителя тьмы, Анатолий Иванович, — сказал я. — Знаменательное событие.
— И не говорите. Я когда увидел, как туша грохнулась, глазам не поверил. Может, это и не он был? Не повелитель? Слишком уж быстро сдох.
— Быстро? Позвольте не согласиться. Столько владеющих били его? Человек двести? К тому же я слышал его голос в своей голове. Это он.
— Что ж, значит, он, — буркнул Третьяков. — Значит, и на этих тварей нашлась управа. Будем продолжать.
Складывалось ощущение, что князь не очень-то и радуется победе. Может быть, досадовал, что не он сразил повелителя? Или его удручало то, сколько сил пришлось потратить на одно единственное существо? Наверное, он тоже понимал, что этот исполин далеко не последний. Скоро появятся и другие.
— Думаю, таких много, — сказал я. — Тьма по всей Сибири расползается, и где дыхание бездны плотнее, там они и обитают. В общем, не последняя это битва.
— Да кто б сомневался. Их там как собак нерезаных. Поэтому рано ликовать.
— Согласен. И всё же порадоваться стоит.
— А кто против? Радуемся.
Слуга принёс мне гречку и кусок жареного мяса. Князь в походе питался не слишком изысканно. На столе стоял чайничек с травяным отваром, который мне пришлось налить за неимением чего-то другого.
За ужином Третьяков рассказал любопытную вещь, что, оказывается, не всем владеющим удалось поучаствовать в сражении. Три отряда с левого фланга заблудились во мраке и подоспели лишь под конец битвы, которая, в общем-то, продолжалась минут пятнадцать от силы. То есть дрались не двести человек, а всего сто с чем-то, что делало наши заслуги более значительными.
Рассказал мне старый князь и о делах в Первосибирске. Он уже знал о нападении на моё поместье. Гаврилов, как я и просил, доложил об этом губернатору, а губернатор — Анатолию Ивановичу. Тот сразу успокоил меня, сообщив, что новых происшествий до его отъезда (а уехал он неделю назад) не случалось.
— Мне буквально перед отъездом сын рассказал о вашей беде, — объяснил Третьяков. — Чёрте что творится, ей богу. Но вы не волнуйтесь, Алексей, мы вашему отцу бесчинствовать у нас не позволим. Я, как вернусь, лично с ним побеседую и предупрежу о последствиях. Ну а если сунется, вы сообщайте сразу, не стесняйтесь. Мы им устроим… тёплый приёмчик. Ишь, чего удумали!
— Спасибо, Анатолий Иванович. Обязательно сообщу, если что-то случится. Но ваших людей дёргать по пустякам не хочется. У меня ведь и самого охрана есть.
— Бросьте ерунду говорить, Алексей. Охрана охраной, а дело это не только вас касается. Поэтому возражения не принимаются. Если ваша семейка опять заявится — сразу ко мне.
— Разумеется. Ещё раз спасибо за помощь.
Мне не требовалась помощь охраны Третьяковых, моя тоже неплохо справлялась, но, видимо, Анатолий Иванович вторжение иногородних князей в Первосибирск воспринял как удар по репутации. А я, похоже, теперь своим считался, хотя полгода назад был в глазах местной аристократии чужаком.
— А что произошло-то у вас с родителем? Мне сын рассказал про вашу сестру. Дескать, из-за неё весь сыр-бор, но мне бы из первых уст услышать, — проговорил Анатолий Иванович.
— Ситуация у нас непростая. Мы с сестрой в отцовском доме подвергались постоянным издевательствам. И продолжалось это до тех пор, пока я силу не обрёл. А как перебрался сюда, так сестру из дома и увёз. Нельзя ей там оставаться. Я о ней позабочусь лучше, чем семья, где нас все презирают. Беда в том, что ей ещё восемнадцати нет.
— Хм, — Третьяков нахмурился. — Так-то тоже нехорошо. Если смотреть с точки зрения закона, вы, получается, неправы. Дети до совершеннолетия родителям принадлежат.
— Как вещь, что-ли? А моя сестра — не вещь. И издеваться я над ней никому не позволю, как и угрожать её чести и достоинству, что в доме Озёровых случалось постоянно.
— Да вы не горячитесь, Алексей Михайлович, покумекаем, разберёмся. Вашему отцу я здесь бесчинствовать не позволю, даю слово. А с вами мы ещё поговорим на эту тему. Как будете в Первосибирске, наберите мой прямой номер, встретимся, обсудим.
Вернувшись в палатку, я снова улёгся на раскладушку. Орлова до сих пор не было. Я слышал, как
