-- Хватит тянуть! -- приказал я себе, -- Поехали!
Я включил заднюю передачу и аккуратно попытался стронуться. Машина дернулась, но так и осталась стоять на месте. Кроме скрежета трущихся о резину и броню кирпичей других звуков слышно не было, ничего не хрустнуло, не затрещало. Не плохо для начала. С души свалился огромный камень. Надежная торсионная подвеска выдержала выпавшие на ее долю испытания. Ну, а если такая великолепная машина цела и исправна, то грех не использовать все ее замечательные возможности.
Во время следующего предпринятого мной отчаянного рывка БТР ревел мотором и судорожно маслал проскальзывающими колесами, но с места почти не двигался. Еще одна, третья по счету попытка оказалась не намного удачнее двух предыдущих. Что-то не пускало, что-то надежно держало машину в каменной ловушке.
Именно когда я раздумывал об этом, в люк над моей головой настойчиво забарабанили. Я привстал и открыл крышку. Ну, конечно же, это был Леший.
-- Ты чего остановился?! -- прокричал подполковник. -- Давай! Осыпаются ведь! Вон, уже пол морды освободил. Даже крышки смотровых люков теперь можно открыть.
Я немедленно последовал совету приятеля и открыл крышки. Внутрь кабины тут же ворвался дневной свет. Однако от него я даже не зажмурился. Странные фокусы выкидывают мои глаза. А может дело вовсе не в глазах? Может это сам свет? Он уже не такой яркий, и это первый звонок, первый намек на приближающиеся сумерки.
-- Андрюха, держись! -- прокричал я и вновь заставил мотор взреветь.
На этот раз я применил новую методу. То рвал вперед, то сдавал назад, пытаясь раскачать, расшатать машину, словно это был ржавый гвоздь, плотно засевший в старой доске. Что из этого выходило, было видно плохо, но наблюдатель у меня над головой все подначивал и подначивал:
-- Давай-давай! Кажись, получается! Еще чуток и пойдет!
Цирк-зоопарк, ну когда же пойдет? Я злился на БТР, на Лешего и на самого себя.
-- Пошла, родимая! -- вдруг громко завопил Загребельный. -- Поддай газку, Максим!
Мне ничего не оставалось как послушаться. Мотор взревел как сумасшедший, бронетранспортер заходил ходуном, снаружи послышался оглушительный грохот, визг и скрежет. Что там происходило я так и не понял, но только баррикада впереди начала удаляться. Машина, покачиваясь, медленно отползала назад.
Глядя на два вдрызг разорванных колеса, я сокрушенно покачал головой.
-- Кто ж знал, что там железобетонные балки, да еще и арматура из них торчит? -- пожал плечами сконфуженный Леший. -- И когда только эту дрянь успели туда скинуть? Я, по крайней мере, не видел.
-- Бой был, -- напомнил я. -- Ты что, сильно обращал внимание из чего строили баррикаду?
-- Вообще не обращал, -- признался Загребельный.
-- Так чего ж треплешься тогда?
-- Сказать то чего-то надо. Отмазаться. А то ты сейчас на меня с кулаками кинешься.
-- Не кинусь, -- пообещал я. -- Самому думать надо было, когда этот скрежет пошел. Может тогда бы только одним колесом поплатились.
-- На двух доедем? -- поинтересовался мой приятель.
-- Зачем же на двух? -- я почесал затылок. -- Переставлю одно с левого борта. По три получится с каждой стороны. На трех доедем.
-- Тогда начинай, -- Леший глянул на часы. -- А мы тем временем строительством займемся, время-то поджимает.
-- Чаусова ко мне пришли, -- потребовал я. -- Мне сейчас колеса ворочать, откровенно сказать, не по силам.
-- Ладно, пришлю, -- пообещал подполковник, явно расстроенный утратой такого ценного работника.
На месте Лешего я бы не жался и отдал в мое распоряжение не одного морпеха, а еще как минимум человека два. Баррикада ведь теперь не главное. На кой черт ее строить на века! Этому редуту Одинцовской обороны, как впрочем и самому поселку, осталось продержаться всего один день. А вот БТР... Сейчас "302-ой" это самая большая, если не единственная наша надежда.
В убежище теперь было далеко не так спокойно и уютно как прежде. Оставшийся без топлива, дизель-генератор молчал, а, стало быть, об электричестве можно было забыть. В столовой горели лишь пара керосиновых ламп, да пяток масляных коптилок. Собственно говоря, и сама столовая уже не походила на тот зал, где обычно собиралась шумная толпа поселенцев, где стоял гул сотен голосов, звучали шутки и смех, разгорались жаркие споры. Она превратилась в мрачную вонючую пещеру, своды которой тонули во мраке. Почти все столы и стулья были сдвинуты к стенам и для пущей экономии места поставлены один на другой. Освободившееся пространство, которое по большей части примыкало к проходу на кухню и коридорам, ведущим в жилые помещения, было занято лежавшими прямо на полу матрасами, подушками и прочими частями от мягкой мебели. На них сидели и лежали люди. Практически все они были перемотаны окровавленными бинтами, подвязаны самодельными шинами. Полумрак и неверный трепещущий свет делал всех кто находился в убежище участниками какого-то жуткого спектакля, повествующего то ли о конце света, то ли куда хуже -- о самой преисподней.
Подавленный этим зрелищем, я тихо спросил:
-- Сколько человек осталось в поселке?
Нестеров медленно и устало повернул ко мне голову:
-- Тридцать шесть раненых и шестеро здоровых, включая меня. -- Милиционер тяжело вздохнул. -- Еще утром раненых было тридцать восемь, но мне сообщили, что двое уже умерли.
-- Почему вместе с Крайчеком не ушли здоровые люди? -- поинтересовался слышавший наш разговор Загребельный.
-- Есть пара придурков типа меня, -- Анатолий грустно усмехнулся. -- Остальные родственники раненых.
-- Все люди здесь, в этом зале? -- уточнил подполковник.
-- Да, здесь, -- майор кивнул. -- Перебазировали санчасть в столовую. Так удобней. Все вместе, все на виду. Рядом еда, вода и отхожие места.
-- И выход, -- встрял в разговор Костя Соколовский.
-- И выход, -- согласился Нестеров.
-- Кстати, насчет выхода... -- Леший резко обернулся к капитану. -- Костя, пока еще не расположились на ночлег, надо кое-что тут модернизировать.
По усталому лицу Соколовского пробежала болезненная волна, но Загребельный ее словно не заметил.
-- Входную дверь видел? -- продолжил он. -- Это не дверь, а ворота прямо какие-то, да к тому же весьма хилые. Так что возьми ребят, и завали их как следует.
-- Нормальная дверь, подполковник. Чего ты... -- начал было милиционер, но Леший не дал ему договорить.
-- Это когда она внутри освещенного и охраняемого периметра была, тогда да... тогда нормальная. А вот сейчас... -- Окончание фразы Загребельный заменил на сокрушенное покачивание головой.
