Вот только управляющий терминал для этой бесценной информации обнаружить удалось не сразу.
Тончайшие проводки, перепутанные в многожильных кабелях, уходили в разные стороны, постепенно превращаясь в лабиринт, разобраться в котором не представлялось возможным. Словно подводя итог его выводам, Годвин, которого он вынужден был ни на секунду не упускать из виду, что, естественно, сильно замедляло работу, произнес с отвратительной циничной улыбкой:
— Без меня ты все равно не найдешь управляющий блок!
— В конце концов, если ты меня к этому вынудишь, я заставлю тебя поделиться всей нужной мне информацией. Не испытывай мое терпение, Годвин!
— Сильно в этом сомневаюсь. Ты монстр, Танаев. Ты человек из прошлого, из того странного времени, когда насилие было не в моде, а человеческая жизнь считалась чем-то невероятно ценным. С самого детства в вас вбили запреты относительно неприкосновенности человеческой личности. Вы всосали их с молоком матери. И что теперь ты будешь делать? Пытать меня?
Танаев чувствовал, что выдержка постепенно покидает его. Но Годвин был прав в одном — внутри него существовал запрет, порог, который он никогда не переступит, и поэтому ситуация становилась все более безнадежной. Каким способом заставить говорить своего несостоявшегося убийцу, он действительно не представлял.
— Прежде чем ты найдешь то, что нужно, здесь появится катер, который пришлют, чтобы выяснить, чем закончилась моя миссия. Но, скорее всего, это будет не катер, а автоматическая ракетная бомба. Несчастный случай, знаете ли, неумелое обращение с энергетической установкой. Вполне простой и надежный способ избавиться от всех следов преступления.
— Почему же они к нему не прибегли сразу, зачем им понадобилось посылать тебя?
Годвин не сразу ответил на вопрос Глеба, он помолчал, словно раздумывал, стоит ли сообщать Танаеву нужную тому информацию. Но затем, придя к какому-то неизвестному решению, продолжил:
— Единственный шанс вырваться из этой космической тюрьмы живыми у нас появится только в том случае, если мы будем действовать вместе. И хотя ты не доверяешь ни одному моему слову, в том, что у нас сейчас общая цель, вряд ли могут быть сомнения. Мы оба хотим выбраться из этой передряги и оба хотим оказаться на Земле. Ну а когда мы там очутимся, наши дорожки разойдутся, и каждый сможет заняться своими делами. Ну так как, договорились?
— Что тебе от меня нужно?
— Мы должны разработать план. На самом деле катер за мной пришлют не сегодня и не завтра, пройдет как минимум неделя, прежде чем он появится. Прибытие этого катера — наш единственный шанс покинуть станцию. На этой базе нет собственных челноков, способных доставить нас на Землю. Значит, придется ждать, а затем захватить присланный за мной катер. Нужно подготовиться и провести эту неделю так, чтобы на Земле не догадались об истинном положении вещей. У них есть здесь свои источники информации, и при малейшем намеке на то, что моя миссия провалилась, они могут заменить катер боевой ракетой.
— И что же я, по-твоему, должен делать всю эту неделю? — спросил Танаев, не скрывая скептицизма в тоне своего вопроса.
— Во-первых, ты должен сохранить в секрете от остальных мое убежище. Карантинщики слишком эмоциональны, у них еще свежо воспоминание о недавнем печальном происшествии.
— Ты имеешь в виду убийство?
Годвин поморщился:
— Какая разница, как это называть? Суть от этого не меняется. Здешние обитатели не способны трезво проанализировать ситуацию. Они могут своими необдуманными действиями испортить все, и тогда ловушка захлопнется. Корабль, который должны прислать руководители моего подразделения, чтобы убедиться в том, что задание выполнено, не прилетит. Они даже смогут сэкономить на боевой ракете. Всякая связь с Землей будет прервана. На станцию перестанет поступать продовольствие и горючее. Как ты думаешь, сколько мы здесь продержимся, даже если съедим всех крыс, месяц, два? Они могут себе позволить не спешить.
— Почему ты надеешься, что они пришлют за тобой корабль?
— Наивный вопрос, Танаев. За мной они корабль не пришлют. Они пошлют его за подтверждением.
Только теперь Танаев, наконец, оставил в покое путаницу кабелей и, выпрямившись, встал напротив Годвина, чтобы видеть его глаза, — разговор становился слишком важным.
— За подтверждением чего?
— Твоей гибели, разумеется.
— Зачем им это подтверждение, если никто не сможет покинуть станцию живым?
— Они знают о некоторых твоих особых способностях, они предполагают, что ты можешь обходиться без пищи и воздуха весьма значительное время. Очень значительное. И холода ты не боишься, не замерзнешь, когда остальные превратятся в ледяные мумии. И вообще, как я понимаю, им нужны образцы твоих тканей. Мое начальство очень хочет выяснить, каким образом тебе удалось добиться столь выдающихся способностей.
— Откуда у них эти сведения обо мне? — спросил Танаев, хотя ответ ему уже был известен. Только Хорст знал, что с ним произошло на Элане. Танаев почувствовал, как волнение сжало ему горло. «Вот оно, опровержение всех моих сомнений. Эмиссары Хорста давно уже здесь». — И словно подтверждая эту мимолетно мелькнувшую мысль, Годвин продолжил:
— Откуда у них сведения о твоих способностях? От их хозяев, разумеется. От тех, кто сумел развязать на Земле невидимую, тайную войну и превратить нашу цивилизацию в груду развалин. Хочешь узнать, как это начиналось?
В блоках памяти этой машины есть записи хроники последних лет, архивы, секретные документы, все, что наши парламентарии надеялись увезти с собой, в качестве доказательства совершенного здесь чудовищного преступления.
Но корабль с последним правительством объединенной Федерации не смог подняться с космодрома. Террористы, знаете ли, саботаж. В общем, они так и не улетели, и все документы остались здесь, на этой секретной военной базе, — закончил Годвин.
Если это правда, то Хорст не солгал, и Земная Федерация действительно прекратила свое существование. Танаев все еще не мог до конца поверить в гибель мира, которому была посвящена вся его жизнь. Он все еще искал в выражении лица своего собеседника какую-то зацепку, указание на то, что его сообщение было ложью, но лицо Годвина оставалось абсолютно неподвижным. Разумеется, чистильщики использовали в своей работе специальные психологические системы и долго тренировались для того, чтобы иметь возможность сохранять невозмутимость при любых обстоятельствах. И все же было во взгляде этого человека нечто такое, что заставляло верить ему.
