У Лаудвига уже не было сил злиться на нее по-настоящему. Он лишь вяло изрекал проклятия, чуть ли не зевая говорил, что скоро ее вонючее тело поджарят на костре вместе с ее вонючими шмотками. После этих слов Ольга надувала губки и долго не смотрела в его сторону. Лейтенант Минесс как-то спросил принца:
-- Сьир, вы сохранили то письмо, которое должны вручить царю Василию?
Рука Лаудвига нырнула во внутренний карман и извлекла мятый перемятый конверт, замусоленный во многих местах.
-- Вот оно. Такое стыдно и подавать!
-- Не берите в голову. Подпись вашего отца в черной вселенной ценится на вес золота. А она там, несомненно, имеется.
Карл, ехавший с факелом немного впереди и фактически служивший для них разведчиком тьмы, вдруг радостно закричал:
-- Врата! -- его палица восторженно подпрыгнула на могучем плече. -- Врата между миражами! Последние на нашем пути, сьир...
У Ольги закружилась голова. Еще совсем немного, и она на родной земле... Панония осталась позади, и там, в безмятежном мраке ее тоскующего взора, раскинуло свои невидимые и никем еще не измеренные границы царство Рауссов. Дальше будет Славный Яр, потом Калиуга и потом Москва... Ольге хотелось тотчас сбросить свой демонический маскарад, смыть с себя всю эту мерзость и бежать... Бежать хотя бы до ближайшего города, прочь от этих бездушных попутчиков. Теперь ее жизни ничто не грозило. Она твердо решила, что при первом удобном случае так и поступит.
Врата были открыты настежь. Над их створками золотом было вылито изображение огромной короны с множеством зубьев, на каждом из которых -- по горящему аметистовому камню. По эту сторону располагался гарнизон панонцев, а дальше -- воины рауссов, подданные царя Василия. Ольга, как только услышала родную речь, чуть не закричала от радости. Ей хотелось тут же подбежать к ним и все рассказать. Она бы так и сделала, если бы чрезмерная предосторожность вовремя не шепнула ей, что за двести тысяч евралей -- сумму от которой идет кругом голова -- ее может предать кто угодно, даже свои.
Из мрака, слегка разбавленного ажурным светом редких костров, появился воевода в тегилее и медном шлеме. Его густая черная борода словно магнитила к себе свет, умерщвляя его. Такими же черными, сотканными из тьмы, были брови и ресницы воина.
-- Куда путь держите, многоуважаемые? Известно ли вам, что царь Василий велел повысить таможенные пошлины?
Лаудвиг вопросительно посмотрел на лейтенанта. Минесс, также ни слова не понимающий по-раусски, ответил на родном франзарском:
-- Вон! -- его палец проткнул пустоту и указал в сторону Ольги. -- Ведьму везем сжигать, которая много зла причинила вашему царю.
Привратники обязаны были знать много языков, поэтому воевода кивнул, но тут же расправил брови и, перейдя на ломаный франзарский, изумленно заметил:
-- Что, многоуважаемые, во всей черной вселенной не нашлось подходящего места сжечь нечистую силу, что вы чуть ли не через полмира везете ее в наш мираж?
Лаудвиг даже пришпорил лошадь от солидарности с только что высказанной мыслью, и та громко заржала.
-- Согласен с каждым вашим словом! Мы бы и сами давно с ней покончили, причем -- с великим удовольствием. Но таков странный приказ вашего царя. Вот, -- принц вытащил помятый конверт, -- король Эдвур, мой отец, уполномочил еще передать мне это письмо царю Василию.
Воевода без какого-либо интереса глянул на конверт, пожал плечами, потом отошел в сторону и долго совещался со своими военачальниками. Потом вернулся и еще раз пожал плечами, демонстрируя, что ему лично до всего этого нет никакого дела. Его равнодушный, почти лишенный интонации голос нехотя произнес:
-- Платите двойную пошлину и проезжайте... Кстати, за колдунью вы обязаны заплатить вчетверо. Нечистая сила нынче дорого ценится...
Лаудвиг достал кошелек, сверкнул злобными глазами в сторону Ольги и изрек свою крылатую фразу:
-- У, ведьма!
Ольга была рада, что он обратил на нее хоть какое-то внимание. Когда копыта ее старой клячи, которую лейтенант своровал у каких-то тевтонских бродяг, ступили на землю рауссов, царевна закрыла глаза и некоторое время с упоением созерцала свой внутренний мрак, который являлся полной противоположностью мраку внешнему. Там, снаружи, тяжелое черное небо постоянно давило на черную землю, и это давление действовало угнетающе на душу. Здесь, внутри, тьма была тождественна свободе. Легкая, эфемерная, податливая рассудку, она принимала любые формы и одним лишь мановением мысли окрашивалась в любые тональности. Ольга представила своих деревенских подруг, крутящих хороводы, подпоясанных атласными поясами парней, которые почему-то боялись ее как огня. В творчески одаренном сумраке век она увидела своего отца Василия, грозно покачивающего головой, мать Астасию, которая первым делом воскликнет: "ну, и где ты опять так долго блудила, царевна большой деревни? Я тебя спрашиваю! Опять скажешь, что по воду ходила?..". Ольга представила Москву с извилистыми каменными реками ее длинных улиц, мраморными храмами темноты и величавыми башнями, горящими разноцветными огнями. Она мысленно вообразила Монумент Времени -- высокую башню с огромными часами, на которой фосфорные стрелки отсчитывали эллюсии, циклы, мгновения. С наступлением каждой эллюсии часы били в колокол, а раз в декаду над городом играла мелодия национального гимна. Недалеко от Монумента Времени располагался главный храм столицы, в котором служил епископ Лерий, ее духовный наставник. Храм был воплощенным изяществом. Мраморные пропилеи с нависшими резными арками охраняли две грозные статуи медитавров. У каждого на голове золотая корона, и властно поднятая вверх лапа. По окружности храма расположены шестнадцать притворов и шестнадцать закрученных в спираль куполов. Свет, падающий на их поверхность, пробегал все мысленные цвета, благословляя нависшую над городом темноту. Архитектура самого храма походила на многоступенчатый водопад, вершиной устремляющийся в самый центр невидимого неба. И где-то далеко-далеко в вышине ярко сиял священный символ пасынков темноты -- солнечный круг, перечеркнутый свастикой.
Вся эта красота, почти не отличимая от оригинала, за ничтожные мгновенья воссоздалась в памяти Ольги, обожгла чувственную душу, вспыхнула и угасла. Ей ужасно захотелось домой, к отцу, в свою теплую мягкую перину... Порыв внезапной радости сменился чуть ли не приступом отчаяния. Ей до слез не терпелось вырваться их этого страшного мерзкого образа, созданного герцогом Альтинором, не смотря на то, что образ этот был ей во спасение. Царевна поклялась себе, что при первом же удобном случае она сбежит от своих невежественных попутчиков. Пусть они будут наказаны! Пусть, явившись к царю, они узреют ее во всей красе! Пусть своими глазами посмотрят, в кого превратилась безобразная ведьма, которую они, не стыдясь даже собственной чести, оскорбляли самыми бранными словами...
